она такой только эти несчастные мгновения. Мгновения шагов до двери, игр с именами, взглядов. Я стоял неподвижно, словно бы в меня вонзили кинжал. Острый, всаженный по рукоять в меня, еще счастливого, влюбленного, еще на вдохе сладостных чувств, разрывал он плоть грубо, некрасиво, жестоко. Выдох был уже в другой жизни. Я долго не мог пошевелиться и только смотрел перед собой. Почему? Так бывает, тут вопрос не эстетики, а грубой науки: вес, сила удара, давление крови, с чем-то не рассчитали, и я только поэтому не упал, а замер. Вот я, не упавший, и живу теперь с тем кинжалом, он врос в меня, так и не убив. – Бледный, Азраил попытался улыбнуться. Улыбнулся. – Да еще в театре играю, когда сам со своей ролью заботливого брата не справляюсь. – Он замолчал. Долго на этот раз длилось молчание. Но вот Азраил поднял глаза, посмотрел на всех и произнес:
– Я люблю ее, люблю свою сестру. Люблю страшно, очень страшно. И грешна моя любовь, так как это любовь не брата к сестре. Я не просто так сказал, что в те первые минуты, когда я еще не знал, кто она, в те минуты любовь моя была чиста. После оглашения правды любовь осталась, но на нее вылили целую улицу грязи, и стала она дурна, пошла, мерзка, ну, какие еще эпитеты у классиков для моей любви… – Азраил осекся на полуслове и стих. – Говорил уже…
Все по-прежнему молчали, то ли не зная, что сказать, то ли зная, что, если скажут, выйдет непременно плохо, ненужно, неуместно. Квентин был потрясен. Собрав все мужество, какое было, а такового было немного, он теперь с видом великомученика давил в себе слезы. Хэпи ожидал чего угодно, но только не того, что услышал. Руфус был мрачен, но, казалось, нисколько не удивлен. Хэпи даже подумал, что Руфус знал об этом. Он посмотрел на Руфуса долгим темным взглядом. Руфус поймал его, и посмотрел ответным, угольным. Хэпи отвернулся, его глаза заныли. Он поправил съехавшую на них косынку, украдкой взглянул на Азраила и заметил, как Руфус, вынув из кармана какой-то пузырек синего стекла, вылил его содержимое тому в бокал. Никто, кроме Хэпи, похоже, на это внимания не обратил.
– Ну вот… – порывистым движением Азраил взял бокал и залпом выпил. – Вот я вам и рассказал о своей тайне.
Странно, ему не было страшно от вылившихся, давно таившихся по углам души слов. Легкое безразличие выразилось в глазах, стоило ему высказаться до конца.
– Необычно, – произнес Хэпи глухо, и ему показалось, что он сейчас умрет от стыда за сказанное.
Но Азраил совершенно спокойно ответил:
– Согласен.
Прошла еще минута, и тут раздался голос Руфуса, тихий, едва слышный:
– Я ведь мог распознать раньше… Отчего же не распознал? Его никто не понял. Хэпи никак не ожидал, что Руфусу, по красноречию равному любому в их театре, тоже, нечего сказать. Оставался Квентин, который по-прежнему молчал, мужественно давя слезы. Наконец он произнес:
– Азраил…
Хэпи
