добавляют, не помню, как оно называется, что-то с «боком», – я хотел продолжить, но на подходе оказались слова про плохо стриженые ногти, про пятна пота под мышками, про блестящий сальный нос. Я замолчал.
– Любовь-любовь! – писклявым голосом произнес Ашот, подражая героине из нашего с ним любимого фильма.
– Девушкам. Одним. Так трудно. Одним. Им нужны туфли. Хорошие. Для дождя, – также пискляво сказал я.
В том фильме две девушки дружили, и им было вместе хорошо. Обычно мне нравилось играть с Ашотом в этих девушек, потому что он – черный, а я – белый, и нам, кроме честной дружбы, ничего друг от друга не надо. Но сейчас я ответил, скорее, по привычке.
– Ты будто вчера родился, – сказал Ашот, – Люблю-люблю. Сегодня он тебя любит, а завтра – меня.
– Зачем он тебе? Он тебе совсем не нужен, – я умолк, чувствуя, что выгляжу жалко.
Ашот хищно прищурился:
– Как знать? Сальтимбокка мне тоже очень нравится. Пальчики оближешь.
– Да, точно, – согласился я, вдруг поймав себя на мысли, что Ашот привел меня сюда, будто заранее зная, что я вспомню про итальянскую кухню.
Впрочем, может быть, вначале он позвал меня в это заведение, от названия которого в голове осело только конечное «zzo», а потом я вспомнил про Левину любовь к итальянцам. В последние дни мои мысли все равно вертелись вокруг Левы. Если бы мы пошли к французам, то я наверняка говорил бы, что не знаю, как Лева относится к лягушачьим ляжкам.
– Сальтимбокка – это класс, – сказал Ашот и помешал соломинкой в своем высоком стакане.
В заведении со сложным названием было немного народу. Посетители имели пристойно-бледный вид, а переговаривались друг с другом на полуулыбке, очень похожей на ту, которой меня потчевал Ашот. Хорошо еще, что в ресторане нашлась барная стойка, за которой можно было сидеть без затей. «Нет, эта высокая итальянская кухня не для меня», – решил про себя я, с неудовольствием регистрируя несовпадение с Левой. Первое, но, наверняка, не единственное. От недавнего счастья остался только осадок, – как черные хлопья на дне винного бокала.
– Ты не можешь скалиться мне как-нибудь по-другому? – сказал я, – Чуть поживее что-ли?
– Ржать, как ты? – Ашот недовольно раздул ноздри.
– Ты завидуешь.
Ашот воздел руки ладонями вверх, будто ожидая, что с потолка на него свалится что-то большое:
– Чему мне завидовать? У меня все в полном порядке. Молод. Хорош собой, – говорил он в самой неприятной из всех своих манерочек, которая не столько возводила его на пьедестал, сколько низводила окружающих до насекомого состояния, – Материально независим. Сексуально обслужен.
– «Обслужен», – передразнил я.
Улыбка Ашота сделалась какой-то совсем гадкой. Казалось, что сейчас его черные кудри украсятся рожками, он раскроет
