связан с подпольем. Но, после того как на базарной площади повесили трех партизан, а затем и Екатерину Охотникову, эти слухи рассеялись.
Тем не менее население города ощущало разницу между Блиновым и комендантом города Куртом Мейером. Курт Мейер не скрывал своей жестокости, а Блинов осторожно, но постоянно подчеркивал, что он в самых тяжелых условиях продолжает защищать интересы жителей. Именно поэтому он не любил присутствовать при казнях. Когда же Курт Мейер заставлял его являться, то каждый по удрученному лицу бургомистра мог видеть, каких больших душевных мучений стоило ему это страшное зрелище.
Блинову было лет сорок пять. Его широкое, тщательно выбритое лицо постоянно сохраняло корректное и приветливое выражение. Особенно когда он, развернув плечи, шел по улице (а он любил ходить без охраны), приподнимая шляпу и раскланиваясь с теми, кто хоть раз побывал у него на приеме.
Про него говорили, что он большой ценитель искусства. Случилось так, что при отходе из города советские власти не успели эвакуировать картинную галерею местного музея. Все картины уже были тщательно упакованы, но человек, которому было доверено это дело, где-то замешкался, потерял много времени, и, когда наконец подъехали машины, на погрузку не осталось времени – гитлеровские танки уже вышли к Сейму.
Некоторое время ящики с ценностями валялись в подвале городского музея, но, когда власть в городе принял Блинов, он разыскал одного из старых работников музея, Григория Фомича Трапезникова, который больше сорока лет своей жизни отдал любимому делу. Блинов приказал ему вернуться в музей и расставить экспонаты по своим местам.
Вскоре музей открылся вновь. Картины висели в том же порядке, что и раньше. Блинов приходил сюда и с видом знатока любовался полотнами художников. Однажды он прислал в музей комиссию, которая сделала подробную опись картин и оценила каждую из них в немецких марках.
Через несколько дней после этого в музее появился комендант города Курт Мейер.
Высокий, плотный, в мундире полковника СС, он стремительно прошел по анфиладе комнат в сопровождении адъютанта и помощника бургомистра Никиты Борзова. На его мясистом лице с крутым лбом и массивным подбородком не выражалось никакого интереса к тому, что он видел.
Адъютант едва поспевал за ним. И уже совсем позади, стараясь не отставать, семенил щуплый Никита Борзов.
Обежав все комнаты и вновь вернувшись к центральному входу уже с другой стороны, Курт Мейер вдруг круто остановился, вынул платок и долго вытирал им потную шею.
– Плехо… Ошень плехо! – сказал он, качая головой. – Где портрет Адольф Гитлер?.. Я вас спрашивайть!..
Борзов суетливо развел руками:
– Наш недосмотр, господин Мейер! Будет сделано.
– Гут!.. – сказал Мейер и, не попрощавшись с Григорием Фомичем, пошел к выходу.
Когда эта троица укатила в машине, Григорий Фомич позвонил по телефону Блинову, чтобы сообщить об этом внезапном посещении.
Тот выслушал и сухо поблагодарил.
Нет,
