не в одну, а в две корзины, оказавшиеся, как показывает Шут двумя половинками яйца – только одним и тем же яйцом, которое только и можно употребить для того, чтобы разбить его о голову короля, чтобы было хорошо видно не его, Лира, несут на носилках с почестями, а он сам тащит через грязь своего осла в роли себя самого.
И шут рассказал это весело именно потому, что для всего своего вразумляющего короля рассказа употребил только одно и тоже везде слово:
– Crown – голова, корона. – Можно сказать, что король вырастил из себя такого осла, что теперь сможет понять истину, так как желающие обмануть его, увидел это, что зародыш – желток – уже ими съеден – власть захвачена:
– Расслабятся, – и вот только тогда! уже удастся разобраться, кто с нами, кто нас любит, а кто так только погулять вышел, чтобы заняться шулерством.
Простых шуток – для красного словца – у Шекспира, как и Пушкина, как лишних намеков в Евангелии – не быват-т.
Далее Толстой говорит, что идут несмешные шутки шута и самого Лира, как-то:
– Я не Лир, где мои, даже:
– Его, Лира, глаза, я тень Лира и т. п.
Но в том-то и дело, что актер берет перед выходом на сцену только то, что ему дают: дали grown – король, дали плащ – тоже хорошо, актер не имеет глаз, так как в сценарии не написано, что он обман, – но, этот аргументарий Толстым не принимается, исходя из посылки:
– Человек всегда видит правду, – а разве это так, если человек априори не знает ни прошлого, ни будущего – ответ без вопроса.
Человек ведет игру жизни всегда с двумя неизвестным, прошлым и будущим, которые можно увидеть в настоящем, но только, как написано в Евангелии на Пути в Эммаус – вдвоем. А Лир именно отдал свою корону, как свою голову. Как и Лев Толстой:
– Всадник без grown. – Или только с одной половиной этого яйца, как пошутил Шут перед Лиром, или без Жизни, без желтка, в знак пробуждения Короля Лира, съеденного прямо перед ним, что осталось королю только:
– На пропитание, белок, самого цыпленка уже никогда не будет, не будет продолжения королевского рода, полученного, как право власти от:
– Бога.
Вместо плачевных трогательных слов – проклятья, бури, туманы и т.п.:
– Зачем? – спрашивает Лев Толстой, видимо имеется в виду, что, увидев его плач Гонерила очухается быстрее от той неблагодарности, которой она осыпала отца, чем испугается его проклятий.
Думаю, Король Лир всегда говорит от души правду и только правду, потому что общается, если так можно сказать, своей внешностью, а не душой, как делали древние люди, те, кто жил в Античности. Но, я думаю, что как раз наоборот – это Толстой требует античности, Лир – это христианин, который и сделал Античность вот такой простой и ясной, как, однако:
– Христианство.
А не наоборот. Душа христианина отдана богу, ему уже нечем рефлексировать, как древнему человеку, можно сказать:
– Обидевшемуся
