здесь идет о таких процессах, оказавшихся в центре внимания исследователей социальной истории науки, как научно-техническая революция. Во втором издании своей работы «Наука в истории» (Science in History) в 1957 г. марксистский историк науки Дж. Бернал пишет о второй научной революции, происходящей на наших глазах:
«Against the revolution of the earth and the circulation of the blood, the telescope, and the vacuum pump, and the upsetting of previous ideas that these implied, we may urge the discovery of the nuclear atom, relativity, and the quantum theory, as well as of the processes of biochemistry and the inner structure of the cell, the electron microscope, and the electronic computing machine. Add to that the sudden acceleration of all scientific activity and its application, from atom fission and television to the control of disease, and it would appear if this is not a scientific revolution nothing is. Nevertheless, the contention that the two revolutions are not comparable may be true in another sense. The first revolution actually discovered the method of science, the second only applied it. The new revolutionary character of the twentieth century cannot be confined to science; it resides even more in the fact that only in our time has science come to dominate industry and agriculture. The revolution might perhaps more justly be called the first scientific-technical revolution»63.
Вторая научная революция, называемая научно-технической, событие которой констатирует Дж. Бернал, отличается от первой прежде всего тем, что она затрагивает по преимуществу не отношения внутри самой науки, но ее связь с другими социальными субъектами и показывает очевидность воздействия науки на общество в его экономической, политической и культурной составляющей.
Следует отметить, что эта очевидность эффективности науки64, ее взаимодействия с иными социальными акторами, попадает в поле эпистемологической рефлексии в силу собственной неоднозначности и даже проблематичности. Об этом Дж. Бернал пишет еще в 1939 г. в своей работе «Социальная функция науки», созданной накануне Второй мировой войны. В ней он подробно разбирает пути применения науки в сфере экономики, взаимосвязи науки и техники в контексте эскалации вооруженных конфликтов, противоречивое – не только позитивное, но и негативное – значение научной результативности для общественного развития, связи науки и фашистской идеологии и проблемы гражданской ответственности ученого65.
Именно очевидная внешняя эффективность – способность и актуальность общественного воздействия науки – делает ее возможным объектом управления со стороны государственных структур, формирующих внешние ожидания и заказы (в том числе военные), обеспечивающих необходимое финансирование, оценивающих полученные результаты, контролирующих процессы применения. Именно очевидная проблематичность и неоднозначность оценки ее результатов делает науку в эпоху второй революции не только возможным, но и необходимым объектом управления66.
На наш взгляд, эта ситуация возможного и необходимого управления научными исследованиями, возникающая в контексте очевидности неоднозначного общественного воздействия науки, оказывается условием актуализации внешней власти государства и управляющих структур, поля гетерономии, и тем самым ставит автономию научных исследований, признанную повсеместно в классическую эпоху, под вопрос. Наша гипотеза, полное обоснование которой не может быть осуществлено в данном исследовании, состоит в том, что появляющийся в это время концепт научного сообщества может быть рассмотрен как своего рода ответ на этот вопрос о признании сохраняющейся, но
Здесь и далее в тексте мы используем широкий смысл понятия эффективности научных исследований, который отличается от узкого экономического и включает различные направления воздействия науки на общество и саму себя. В этом контексте проблема эффективности охватывает условия, критерии оценки, а также препятствия на пути осуществления таких воздействий. О различии узкого и широкого смысла понятия эффективности см.: Наука: испытание эффективностью. Гл. 1. С. 9–46.
См.:
Отметим, что не в последнюю очередь в силу этой необходимости управления, возможности и позитивные эффекты научно-технической революции часто связываются с преимуществами социалистического общества, способного благодаря государственной собственности на средства производства осуществлять в полной мере планирование и контроль. Не случайно это понятие, введенное в дискурс исследований науки Дж. Барналом, было подхвачено и впоследствии более или менее отчетливо разработано именно в советской литературе. В настоящее время его можно обнаружить почти исключительно в текстах, посвященных идеологии и общественным практикам указанного периода XX в. (
