истолковывать не только в ее фактической реализации как совместную работу ученых, сопровождающуюся дистрибутивностью всех условий и элементов научного производства, начиная от материально-технической информационной базы, заканчивая методологическими ориентирами68.
Внутренняя научная коммуникация в современном ее понимании, производном от идей К. Поппера, представляет собой условие объективности знания, то есть условие реализации научности как таковой: это споры и дискуссии внутри научного сообщества, являющиеся следствием признания относительности и фальсифицируемости научного знания: «То, что можно назвать научной объективностью, основывается исключительно на той критической традиции, которая, невзирая на всякого рода сопротивление, так часто позволяет критиковать господствующую догму. Иными словами, научная объективность – это не дело отдельных ученых, а социальный результат взаимной критики, дружески-вражеского разделения труда между учеными, их сотрудничества и их соперничества. По этой причине она зависит отчасти от ряда социальных и политических обстоятельств, делающих такую критику возможной. <…> Объективность можно объяснить только в терминах таких социальных идей, как конкуренция (отдельных ученых и научных школ), традиция (в основном – критическая традиция), социальные институты (например, публикации в различных конкурирующих журналах или у различных конкурирующих издателей; обсуждение на конференциях), государственная власть (то есть ее политическая терпимость к свободному обсуждению)»69.
Нельзя не заметить, что в указанную характеристику внутринаучной коммуникации, определяющей деятельность научного сообщества относительно самого себя, включается в качестве условия и деятельность внешних субъектов, в частности государственной власти, допускающей и даже порой поощряющей научные споры и разногласия. Безусловно, это звучит достаточно актуально в 1961 г. – эпоху, когда в некоторых странах еще не ушли в прошлое требования идеологической корректности исследования – обстоятельства, ставящие перед учеными, особенно перед гуманитариями, сложную задачу выживать, в том числе в буквальном смысле слова, не изменяя стремлению к истине и к объективности.
Следует, однако, задать вопрос: насколько естественны такие внешние условия? Можно ли говорить о них как о данности, или же они сами по себе должны быть предметом заботы? В первом случае мы встречается с романтической иллюзией в характеристике отношений государства и научного общества, выражающей убеждения классического периода формирования и функционирования немецкого университета и отчасти оказывающейся тем, что приводит к его краху70. В этот исторический период государственный интерес не противопоставлялся академическому: научная автономия истолковывалась как следование всеобщим общественным (национальным и культурным целям). Предоставление свободы исследования (отсутствие содержательного
Следует подчеркнуть, что внутренняя коммуникация, оказывающаяся предметом первой и второй волны социологии научного знания (см.:
Если в указанный период неформальная научная коммуникация была проблематична для советских ученых по идеологическим соображениям, то в современности часто препятствием к ней становится неформализуемость и, следовательно, проблематичный контроль ее эффективности. Потому часто научный менеджмент стремится связать участие в научных мероприятиях с обязательствами публикации статьи в рецензируемом журнале по ее результатам или делает опубликованную статью условием участия. Любопытно, что не только со стороны научного менеджмента, адекватно действующего в контексте решения задач управления и распределения ресурсов, но и со стороны социологов, исследователей науки, звучит тревога за то, что неформальная коммуникация вытеснит формальную. (
О подобном идеалистическом понимании отношения науки и государства и соответствующем понимании эффективности, см., напр., главу в данной монографии «Эффективность науки как проблема легитимации знания в баденском неокантианстве и немецкой исторической науке».
