его дневников (1852–1859), однако определенные нравственно-психологические свойства автора остаются неизменными, хотя и уходят в глубину, из доминантных становятся сопутствующими.
И. Паперно в своей известной книге о Чернышевском называет его «человеком эпохи реализма», рассматривая семиотику его поведения как разночинца-шестидесятника. При этом в работе не раз возникают параллели с Добролюбовым, его «двойником», как пишет автор[169]. Факты их биографии (оба из семей духовенства), круг занятий, убеждения, дружба, наконец, определенные внутренние особенности позволяют говорить об одной модели или типе человеческой личности. Однако дневниковые записи Добролюбова, которые нередко носят исповедальный характер, позволяют видеть в нем наследника эпохи романтизма. Правда, это уже не романтизм 1830-1840-х годов с его исключительным интересом к метафизическим вопросам и гипертрофированным вниманием к личности, однако и в дневниках Добролюбова очень велика роль рефлексии. «Я люблю наблюдать за собой», – заметит он однажды и заключит это пояснение в скобки.
Конечно, самоанализ отнюдь не является привилегией романтизма. Дневники Чернышевского тоже демонстрируют постоянное фиксирование собственных чувств и ощущений. Однако у Чернышевского это процесс предельно рационализированный, где даже любовное увлечение подвергнуто своего рода каталогизации: скрупулезно перечисляются причины, по которым именно Ольга Сократовна может быть его женой. Рефлексия Добролюбова носит иной характер. Добролюбов словно всматривается в свой внутренний мир, отдавая себе отчет в самого разного рода чувствах, постигая собственный характер. Он замечает в себе те качества, которые на протяжении всей его короткой жизни будут вызывать его огорчение: застенчивость, робость и, как следствие, неловкость в общении с людьми. Осознание этого столь мучительно, что у него возникает потребность обсудить это даже не с самым близким человеком. Так, в один из вечеров в доме своих знакомых Галаховых он начинает разговор с сестрой хозяйки: «Мы остались вдвоем с Варварой Алексеевной, и я стал ей говорить совершенно беззастенчиво о своей застенчивости, неловкости, незнании светских приличий, неумении держать себя в обществе и т. п. Она соглашалась, что я действительно не боек, но утешала меня тем, что все означенные достоинства находятся во мне не в столь высокой степени, как я думаю…»[170].
Застенчивость, как уже замечали исследователи, была одной из отличительных особенностей мироощущения разночинца, причем качеством, социально мотивированным. Именно так оно интерпретируется и в стихотворении Н. А. Некрасова «Застенчивость»:
Придавила меня бедность грозная,
Запугал меня с детства отец,
Бесталанная долюшка слезная
Извела, доконала вконец![171]
Однако Добролюбов, говоря о своей застенчивости, имеет в виду лишь отсутствие соответствующего светского воспитания, но не условия
Паперно И. Семиотика поведения: Николай Чернышевский – человек эпохи реализма. – М., 1996. – С. 70.
Добролюбов Н. А. Дневники // Н. А. Добролюбов. Собр. соч.: В 9 т. – М.; Л., 1964. – Т. 8. – С. 516–517.
Некрасов Н. А. Собр. соч.: В 8 т. – М., 1965. – Т. 1. – С. 134.
