может предстать перед читателем в идеологическом аспекте значительно радикальнее и одностороннее, чем конкретный автор был в действительности, или, выражаясь осторожнее, чем мы представляем его себе по историческим свидетельствам или просто по традиции»[164]. Создавая своего рода эталон биографии гражданина, соратники Добролюбова вольно или невольно в соответствии с ним отбирали факты жизни и истолковывали характер критика. Такое выстраивание личности, так или иначе вошедшей в историю культуры, в чем-то оказывается неизбежным, ибо, как писал Ю. М. Лотман, «для общества существуют совсем не все поступки индивида, а лишь те, которым в данной системе культуры приписывается некоторое общественное значение»[165]. Ранняя смерть Добролюбова еще более способствовала типизации его образа, ибо события жизни критика оказались «уплотнены» небольшим временным отрезком. И хотя биографы справедливо говорят о стремительном развитии личности Добролюбова, здесь нет того развертывания характера и судьбы, которые возможны при других жизненных сроках.
Социальная роль, отведенная Добролюбову его друзьями, единомышленниками, закрепилась позднее как в историческом, так и в литературном дискурсе. При всем многообразии ее составляющих (нравственном облике Добролюбова, его психологических особенностях, поступках и пр.) доминантой оказывалось именно общественное предназначение молодого революционера-демократа 1860-х годов. Акцентирование той или иной доминанты характера, внутреннего облика человека неизбежно влечет за собой формирование в общественном сознании определенных стереотипных представлений о нем; в данном случае они связаны с типом «нового человека».
Такое истолкование личности Добролюбова вызвало определенный протест уже в 1860-е годы, прежде всего у оппонентов журнала «Современник». Они увидели в публикациях, посвященных Добролюбову, спекулятивное использование его имени для создания образа борца за народное счастье и идеолога современного литературного процесса. Так, А. Ф. Писемский, возглавлявший в это время «Библиотеку для чтения», писал: «…ясно, что покойный критик, как и значительное большинство русских, страдал духотою одиночества, бедностью и пошлостью личной жизни, и в этом его право на наше сочувствие к нему как к человеку»[166].
Сам механизм создания исторического портрета Добролюбова его соратниками иронически прокомментировал один из сотрудников «Современной летописи»: «Мертвого человека они поставили на ходули, одели в маскарадный костюм вождя русской литературы, заставили его умереть от особого вида чахотки, еще не известной медицине, от гражданской скорби и приглашают Россию пилигримствовать на его могилу»[167].
Реакция, отличающаяся от общепринятой, полезна уже в том плане, что она заставляет критически отнестись к каким-то сложившимся устойчивым представлениям, а это, в свою очередь, позволяет поставить вопросы более общего характера: как соотносится
Шмид В. Нарратология. – М., 2003. – С. 55.
Лотман Ю. М. Декабрист в повседневной жизни (Бытовое поведение декабриста как историко-литературная категория) // Ю. М. Лотман. Избранные статьи: В 3 т. – Таллин, 1992. – Т. 1. – С. 296.
Писемский А. Ф. Письма. – М.; Л., 1936. – С. 162.
Современная летопись. – 1862. – № 10. – С. 43.
