орудовал рычагами, поднимая первую сваю.
Угловато узкую, словно гроб бессмысленно погибшего Дон-Кихота.
3
Вечером, без радости выпивая, Фридман и Савельев сидели в ожидании обещанного сюжета.
Геннадий успел отвезти на телецентр кассету, бывший товарищ обещал все сделать в лучшем виде и именно сегодня. До начала «Часа Пик» еще оставалось время, и друзья просто коротали его у телевизора.
Спускался вечер. Рабочий день закончился. Сваи больше не забивали, и в доме царила тишина.
Но в этой тишине царило гнетущее ожидание новых бед.
Неудавшийся пикет подавил их души.
– Ч-черт, – выругался Фридман, без закуски опрокинув рюмку. – У меня перед глазами все еще стоит… Юра, с разбитым ртом и в наручниках… И как этот милиционер бил фары дубинкой.
– Вот-вот – этих гребаных пидоров на настоящую хулиганку не дозовешься. А тут безнаказанно что угодно могут. Только благодаря Сашке Юру до полусмерти не избили и машину ему не изуродовали.
– Но как они ее крюком на платформу волокли… Страшно смотреть, покрышки по гравию, пыль и скрежет…
– И все было напрасным. Как ни старались…
– Ну не совсем напрасным, наверное… Все-таки сюжет покажут, и если эти милицейские безобразия не вырежут, то внимание привлечет. И будет резонанс.
– Тот-то и оно, – мрачно ответил Савельев, наливая водки. – Что «если».
Именно если.
– А что? Может быть?
– Может быть все… Мне глаза этого дерьмака, моего бывшего друга, что-то не понравились, когда он у меня кассету забирал.
– Думаешь?…
– Да нет, ничего особо не думаю. Просто все так складывается, что уже не верится вообще ни во что. Пашка мужик всегда был неплохой. Но ты ведь знаешь, что такое современные СМИ – двадцать четыре часа в сутки стоять раком в ожидании и без всякого вазелина…
– Но ведь ту передачу сделали.
– Да, та прошла каким-то образом. Может быть потому, что «ИКС» мы еще не затронули, в выступлениях фигурировала «неизвестная строительная фирма»…
Фридман вздохнул.
– Ладно, еще не вечер… Ты мне вот что лучше скажи – ты какую-то музыку играл там на пикете? Потрясающая музыка.
– «Ерушалаим». Песня про Иерусалим. Как мне раввин когда-то пояснил, своего рода гимн еврейской стойкости.
– Странно. Я не еврей, но эта музыка…
Савельев крепко сжал в кулаке рюмку.
– Вот я писатель, литератор… Но у меня слов не находится объяснить.
Она меня развернула и понесла… Хоть я и не еврей.
– Знаешь, – невесело улыбнулся Фридман. – Сегодня на площадке я впервые в жизни ощутил себя евреем.
– Неужели?
– Ну, неточно сказал. Не евреем… А… Представителем гонимого народа. Членом сообщества, которого притесняет власть, помноженная на деньги. Понимаешь?
