Такой сюжет! Юра в крови и с наручниками, разгром машины, автоматчики против мирных людей…
– Да, сюжет был впечатляющим. Был – понимаешь. Этот звиздюк мне наш фильм не вернул.
– Как?! – поразился Фридман, которого события последних дней вроде бы не должны были ничему удивлять. – Потерял?
– Не потерял. Отдал пустую кассету.
Фридман непонимающе покачал головой.
– «Извини, Геныч, братан», – противным голоском заговорил Савельев. – «Мы твой материал впопыхах затерли случайно, кассету приняли за свою»!
– А что, не могли в самом деле так? – осторожно спросил Фридман, ничего не понимающий в технике.
– Кому он бабушку лохматит! – зло крикнул Геннадий. – Кому другому бы дуру гнал, а не мне. Забыл, сучий потрох, что я тоже журналист и всю кухню знаю.
– А в чем дело-то?
– Да в том… Технические подробности долго объяснять, да и не нужно.
Суть: в профессиональной видеосъемке используются шестнадцатимиллиметровые форматы. А наша кассета была «Видео-8», как у всех современных бытовых камер. Если такой носитель берут со стороны, то первым делом копируют на профессиональный формат и только потом начинают монтаж. Ссылаться на затир нашей кассеты в текущем процессе – все равно что утверждать, будто пытались вызвать оргазм слонихи резиновым членом для женщины, и это у них получилось.
Фридман был далек от вопросов оргазма слонихи и никогда не видел резинового члена для женщины, однако промолчал.
– Просто этому паскуде приказали все следы вообще уничтожить.
Савельев помолчал, отхлебнул чая с матерным выражением лица.
– И я тоже – нудак распоследний. Прекрасно знал ситуацию – и не догадался копию для нас оставить. Все в горячке, скорей, скорей… Поезд уходит… С-сволочь.
– Согласен… – Фридман вздохнул. – Но что поделать? Ему приходится за место держаться. Сейчас такое время – не прогнешься перед начальством и вмиг на улице будешь, сам е знаешь.
– Вот именно, что знаю, – зло ответил Геннадий. – И буду лучше распоследним охранником работать, чем самым главным на всем телевидении, но при условии, что задницу каждый день подставлять…
– Я понял тебя, – тихо сказал Фридман. – Знаешь, Гена, я понял тебя наконец.
– В смысле?
– Я понял тебя как человека. И понял, почему ты бросил свою работу и торчишь охранником. Если в самом деле такая жизнь настала.
– Да уж, – невесело усмехнулся Савельев. – Дай бог, чтобы в твоей так называемой работе, Айзик, не настала пора жесткого выбора.
– В моей работе… Мне…
– Ты в самом деле прав – мою работу нужно назвать только именно «так называемой».
– Но все-таки я в очередной раз, после этого паскудства, задам надоевший вопрос: почему ты не уедешь? Где хотя бы нет этих мерзких рож из российского правительства?
– Там
