практикумы. Это нас, преподавателей, заменить можно, нас много, а лаборантку… Только одна более или менее свободна, из вашего практикума, ее-то и хотели первоначально послать, но, понимаете ли, не может она ехать, причина у нее уважительная, очень уважительная, справку представила, вот так получается. А за перевод не беспокойтесь, когда это мы рукописи вовремя представляли, да и вообще я до середины ноября занят, оставшиеся главы все равно редактировать не могу, так что все вы прекрасно успеете, – отмел он последний аргумент Манецкого. – Ну что вы так расстраиваетесь? Отдохнете, подышите свежим воздухом.
– Я два месяца на даче свежим воздухом дышал, – угрюмо пробурчал Манецкий.
– Так это вы в конуре дышали, а сейчас на воле побегаете, – Манецкому показалось, что заведующий кафедрой подмигнул. – Так что, Виталий Петрович, ни о чем не думайте, поезжайте домой, собирайтесь. Ждем вас через месяц. А может быть и раньше. Если удастся найти замену – сразу пришлем. Да, несомненно, замену найдем, и двух недель там не пробудете. Так что – счастливого пути!
Ольга была несказанно поражена, увидев Манецкого, идущего по дорожке к дому. Верная своей женской природе, которой свойственно во всех отклонениях от привычного распорядка жизни видеть предвестников несчастья и бед, Ольга, не дожидаясь мужа, сдавленно вскрикнула:
– Что случилось? Мама?.. Отец?..
– Да уймись ты! Все в порядке, если не считать того, что меня посылают на картошку. Завтра, – раздраженно ответил Манецкий.
– Вот вечно у тебя так! А о нас ты подумал? Как я тут с двумя детьми малолетними? Конечно, кроме тебя, дурака, никого не нашлось. Всегда тобой все дыры затыкают, а ты молчишь, молчишь и ножкой шаркаешь. Где твой хваленый Борецкий? А разлюбезный Яков Львович, который одной рукой вписывает свое пархатое имя на титульный лист книги, которую ты за гроши переводишь, а другой посылает тебя в колхоз, к черту на выселки? Чего ты молчишь? Я, кажется, с тобой разговариваю! Тебе уж и сказать нечего?!
Ольгины словоизлияния продолжались долго, несвойственно даже ей долго. Манецкий, понимая, что это необходимая разрядка за секунды женского страха, отмалчивался, не желая подбрасывать дрова в угасающий костер, и беспрерывно сновал по дому и участку. И без слов было понятно, что сегодня надо срочно перебираться домой в Москву, а, значит, требовалось убрать все, что могли сломать и разбить поселковские мальчишки или унести их более расчетливые отцы, из года в год выходившие на дачный промысел сразу же после отъезда хозяев. Манецкий снял электрический насос с артезианской скважины, умывальник с раковиной, гамак, качели и бельевые веревки, убрал в сарай скамейки, шланги и двухсотлитровую бочку для воды, подремонтировал и наглухо закрыл ставни на окнах, сходил, не поленился, к соседу-алкоголику и отнес ему все собранные на даче пустые бутылки, перетащил с веранды в комнаты холодильник «Север», черно-белый телевизор «Рекорд» и старый магнитофон «Аккорд», честно послужившие в городской
