из шапокляка.
– Он сказал, что разводить их будет, но не больше ста пятидесяти в месяц.
– Фу-ты ну-ты! – ухмыльнулся Лу-Папе.
– А кормить он их будет какой-то китайской тыквой, у которой кожура твердая, как кора. Будто бы она растет быстрее, чем змея выползает из норы, и каждое растение дает не меньше ста килограммов плодов, но ему достаточно и пятидесяти.
– Куренок, ты, случаем, не преувеличиваешь?
– Да нет же, я просто повторяю то, что услышал от него.
– А может быть, он издевался над тобой?
– Были моменты, когда я тоже задавал себе этот вопрос. Но нет, это вполне серьезно, он сам в это верит. Сегодня утром ему снова доставили кучу всего – проволочную сетку, столбы и цемент. А возчик мне сказал, что это еще не конец!
– Что же, все это мне очень нравится. Господь сделал его именно таким, какой он нам и нужен. Через полгода от него и следа не останется.
– Тут ты ошибаешься. Я тебе говорил… есть и хорошее, и плохое, планы свои он определил на три года. Он сказал жене: «Мы обречены не позднее чем через три года преуспеть, не то нам придется вернуться обратно в город…». Именно так он и сказал.
– То, что он говорит, и то, что из этого выйдет, отнюдь не одно и то же.
– То, что он говорит, и то, что из этого выйдет, отнюдь не одно и то же.
– Может быть, это доказательство того, что у него есть деньги. Сам знаешь: он продал дом в Креспене и луга в Жеменос. Сам знаешь: он получил наследство.
– Куренок, деньги от наследства – ненадежные. Они, как песок, просачиваются сквозь пальцы… Он уже стал покупать цемент! Идеи плюс цемент способны далеко завести… Не пройдет и полгода, как он начнет головой об стену биться… Предложим ему шесть тысяч, и он уберется отсюда… А пока он здесь, позабавимся, глядя, как он будет метаться среди своих тыкв, это поможет нам дождаться…
– Папе, я хочу, чтобы ты взглянул на него, а потом все мне объяснил, потому что, бывает, я уже ничего не понимаю!
– Я тебе сказал: нет! Но все-таки, любопытства ради, я устрою себе в сосняке укрытие, из которого можно будет понаблюдать за ним издалека… Ради собственного удовольствия.
Тут открылась дверь, и глухонемая сделала Лу-Папе несколько загадочных знаков. Он кивнул головой.
– Она говорит, что ужин готов.
Старуха слегка помахивала раскрытыми ладонями.
– Это томленные в чугунке птички, – перевел Лу-Папе.
– Понятно, – сказал Уголен, – я уже учуял аппетитный запах.
В то же самое время, сидя за столом под свисающей с потолка керосиновой лампой, горбун важно рассуждал:
– Наши суждения всегда поспешны, и души людские разъединены до тех пор, пока любовь не сблизит их. Я ошибся насчет этого человека. Знаешь, в первый день, когда он помог мне перенести в дом мебель, я приписал его благожелательность чисто деревенскому любопытству,
