же, где и коня, видимо…
Придурок.
Еще немного доморощенной акробатики, и я, едва не визжа от ужаса, все-таки умудрилась принять сидячее положение.
Мы так и неслись, во главе табуна, стремительно удаляясь от центра Рамблы. Аккуратные домики блёсен становились ниже, потом – реже, потом и вовсе стали перестали попадаться.
– Где Ол`эн?! – рявкнула я на ухо Мелисандру, сидящему передо мной. Сжав саусберийца руками, что есть силы, я чувствовала, как быстро и, казалось, ликующе бьется сердце патологоанатома в этой скачке.
– Не знаю! Кого это заботит!
– Это меня заботит! Возвращаемся за ним!
– Дура, что ли?
Мелисандр с силой дернул поводья на себя. Я подумала, что он хочет остановить красноглазого вожака эх-ушкье и, спешившись, устроить со мной разборку в лучших традициях разбойничьих кварталов. Наверное, Мел так и планировал – судя по удивленному возгласу, вырвавшемуся из его груди.
Но эх-ушкье на то и водяные лошадки, а не донные. Вместо того, чтобы затормозить, наш конь продолжил скакать. Но уже не вперед, а вверх, каким-то волшебным образом отталкиваясь копытами от пустоты.
Пять минут спустя мы вынырнули на поверхность. Море вокруг белело гребешками, мирно пузырящимися под утренним солнцем. Я с омерзением сорвала с лица липкую кислородную маску, по собственному почину шевелящую усиками. Табун эх-ушкье торжествующе заржал, приветствуя день, ускорился и, лавируя меж волн, продолжил свою бешеную скачку.
***
Вскоре мы увидели берег – судя по знакомым мне с детства серебристым тополям, нужный, материковый берег. Здесь начинался Смаховый лес. Поняв, что дело сделано, мы с Мелисандром неловко свалились со спины эх-ушкье – другого способа спешится в море придумать не удалось.
Остальные кони уже умчались, кто куда, но наш продолжал слушаться Мелисандра и, пусть неохотно, скакал вперед. Теперь, обретя свободу, водяной конь развернулся и мощными прыжками рванул обратно в синеющее июньское море.
Мы выплыли на пляж и долго лежали, отплевываясь от соли и водорослей. Всяческая флора во рту оказалась побочным эффектом аттракциона «покатушки с эх-ушкье». Хорошо хоть, не фауна!
– Ну что, еще полчасика поваляемся, и вперед? Глянем, что там в Шолохе, и – за оставшимися артефактами? – жизнерадостно предложил Кес.
Удивительно, но за эти два безумных дня он очень похорошел. Мелисандр и так был весьма видным мужчиной, но сейчас, казалось, он полностью в своей стихии – глаза горят, кожа под завязку набрала бронзового загара, волосы выгорели прядями и рассыпались до плечей пышной гривой, как у льва. Он сиял, натурально сиял. Я с надеждой уставилась в лужицу в песке, натекшую с моей рубахи. Может, я тоже преобразилась? Но нет: черты лица острее, чем были, глаза холодные, настороженные, под ними – синие тени, в тон радужной оболочке. Я с обидой шлепнула лужу, и та резво смылась в песок.
– Мелисандр, здесь наши пути разойдутся, – твердо
