Годелот уже ждал, что Пеппо снова примется бушевать и искать доводы, но тетивщик умолк и после долгой паузы хмуро кивнул, видимо, нехотя признавая правоту кирасира.
– Как знаешь, – сухо подвел черту он, отворачиваясь и машинально ощупывая лежащий на столе злополучный шлем.
Кирасир вздохнул, вместо злости уже ощущая досадную неловкость. Снова сцепились… А ведь этот еж, похоже, всерьез о нем тревожится. Но Пеппо не выглядел обиженным. Он все также рассеянно скользил пальцами по аляповатой чеканке, и Годелот знал, что это плавное скольжение означает задумчивость.
– Что тут за царапины внутри? – вдруг невпопад спросил тетивщик, будто уже забыв о перепалке.
– Просто царапины, – проворчал Годелот. Сам он уже рассмотрел черте-как накарябанную гвоздем монограмму «Р. Ансельмо», но предпочел не подливать масла в огонь.
Пару секунд тетивщик покусывал губы, словно колебался. А потом отодвинул шлем, резко провел рукой над столом, нащупал тощую свечку и прижал пальцем фитилек.
– Ну, будет. Давай лучше спать.
…Светлеющее небо опрокинулось в тусклом перламутре каналов. Первые скупые утренние лучи воровато проникли в узкое окно и скользнули по смуглому лицу спящего подростка, безмолвно удивившись, что его веки не дрогнули от их вкрадчивого прикосновения.
Пеппо спал безмятежным сном человека, после долгих раздумий принявшего верное решение…
Глава 11. По разные стороны моста
Годелот в шестой раз намотал шнур камизы на пальцы и снова распустил. Его с самого пробуждения одолевало смутное беспокойство, и шотландец не знал, чему вернее его приписать – ночному ли разговору, всколыхнувшему воспоминания, обычной ли тревоге, что гложет всякого, кто собрался искать справедливости в чиновничьих каморах, или попросту гнусной погодой, затянувшей небо тяжкими облаками и обратившей воздух над Венецией в стоячее озеро горячего пара.
Он перевел глаза на Пеппо и тут же хмуро отвел взгляд: пожалуй, вот, кто с самого утра раздражал его пуще всего. Обычно тот вскакивал с первым проблеском зари, уже кипя энергией. Если Годелот не просыпался вслед за ним, Пеппо с невыносимым упорством на что-то натыкался или ронял всякую мелочь, пока шотландец не сдавался и не открывал глаза. Причем придираться к поганцу было бесполезно: Пеппо покаянно пожимал плечами, напоминал, что «все равно не видел этого чертова табурета», и с трудом прятал чертячью ухмылку в уголке рта.
Но сегодня, проснувшись в непривычной тишине, Годелот застал тетивщика молча сидящим на койке.
– Пеппо, – окликнул шотландец, и тетивщик вздрогнул, будто разбуженный, – ты помер, что ли?
Но Пеппо обернулся к другу и вдруг улыбнулся незнакомой Годелоту мягкой и искренней улыбкой:
– И тебе доброе утро, – без раздражения отозвался он, а кирасир отчего-то ощутил, как от этой улыбки на душе
