лампочек и звонков.
Казалось очень странным, что среди белого дня они жили при электрическом свете, но, когда я украдкой заглянула за занавеску на окне, я увидела мусорную свалку разбитого, очевидно в годы войны, дома. Стены со следами пулемётных очередей всё ещё стояли, но весь безглазый скелет дома выглядел страшно. К такому пейзажу из единственного окна маленького грустного жилища привыкнуть было невозможно. Наверное, поэтому окно и было занавешено.
Мы с Валей рассматривали её книжки с картинками и вместе сели за уроки. Пришла с работы Валина мама, тоже смугленькая, темноглазая, с копной каштановых ассирийских кудрей колечками. Она чем-то была взволнована и тревожно шепталась о чём-то с бабушкой за занавеской в прихожей. Всё было окрашено в нерадостные и непонятные тона. Какая-то беда была у них в доме. Никто, разумеется, не посвящал меня в происходящее. Скорее, видя их лица, слыша тревожный шёпот, глядя на притухшую Валю, я почувствовала присутствие этой беды.
Я приходила к Вале ещё несколько раз, и она мне как-то сказала, что её дедушка и папа были арестованы. Что-то случилось у них на работе. А дедушка был очень болен, и что мама и бабушка очень за них переживают. Валя слышала, как мама плачет по ночам. Я тогда ещё не понимала, что впервые вступила в еврейский дом, в котором была беда, где страдали люди и их невинные дети. Что у них, оказывается, особое положение, и что-то очень необычное таилось в их судьбах.
Мне было абсолютно непонятно, как можно быть арестованным в нашей стране, залитой счастьем и солнцем, как мне казалось. Я спрашивала Маму, но она не смогла мне это объяснить. Многое о своей стране не знали и не понимали даже взрослые.
Моё ничем не омрачённое сознание благополучно живущего ребёнка пока не впускало в себя тяжелые, мрачные, как занавески в Валином жилище, факты жизни. Я с удивлением, с широко открытыми глазами, смотрела на мир, многого не понимая.
Глава 3. Галка, Рабинович-русская
Галка жила рядом, на одной с нами лестничной площадке. Её семья жила в единственной, правда, большой и светлой комнате с балконом на улицу. Одной из четырёх стен комната Рабиновичей прилегала к нашей спальне. И, когда в зимние холодные дни Рабиновичи топили свою печь, мы, дети, любили сидеть на сундуке в нашей спальне, где было тепло и уютно от их печки. Мы болтали, смеялись, играли в доктора и в дочки-матери, как и сотни других детей нашего возраста. Мне было лет девять-десять, Наташе и Тане (Галкиной сестричке) – четыре-пять, а Гале – лет семь-восемь. С возрастом, став старше, мы перешли на настольные игры. Телевизоров тогда ещё не было, и мы, дети, умели развлекать себя общими усилиями нашего маленького коллектива. Бежали наши детские годы, и время, вложенное в общение друг с другом, было для всех нас по-своему незабываемым.
Тётя Шура, Галина-Танина мама, была девушкой из украинского села. Немцы схватили её прямо на улице родного села в первый же год войны и отправили на работу в Германию, не дав возможности попрощаться с
