крыши Института, – мне кажется, что я здесь я попадаю в будущее нашей страны, – Давид кивнул:
– Читал. Замечательное произведение, а что касается нас, – он подмигнул Саше, – то мы приближаем это будущее, то есть победу коммунизма во всем мире, – профессор Кардозо поднял бокал:
– Давайте выпьем за нашу родину, за процветание и мощь Советского Союза!
Выкрашенную унылой эмалью камеру не снабдили окном. Максим ожидал окрика из зарешеченного окошечка в двери индустриальной стали. Он понятия не имел, где находится:
– Но удобства здесь лучше, чем в Суханово и тем более в Целинограде-25, – он мерил шагами тесное пространство, – я продвигаюсь по служебной лестнице зэка, – вместе дышащего сыростью подземного сортира с вонючими ведрами или сухановской дыры в полу, здесь имелся настоящий унитаз и туалетная бумага:
– Которой я не видел три года, – хмыкнул Максим, – и туалетного мыла не видел, – на эмалированном умывальнике лежал не жалкий обмылок чего-то хозяйственного, а полновесный кусок настоящего «Земляничного»:
– У Нади было это мыло, – затосковал юноша, – в коммуналке на Цветном, где она снимала комнату. Нам выпало всего три дня вместе, – Максим вдохнул парфюмерную сладость мыла, услышал шорох накрахмаленных простыней:
– Она приносила мне кофе в постель, – прислонившись к стене, он закрыл глаза, – я ее укладывал рядом, мы делили чашку на двоих, – думать о Наде сейчас не годилось:
– Нельзя расслабляться, – напомнил себе Максим, – я ее люблю и буду любить всегда. Именно о ней говорил Пауль, она выиграла корону на студенческом конкурсе. Она везде победит, она самая красивая девушка в мире, – Максим был уверен, что Надя его ждет:
– Я обещал ее найти, так и случится, – он внимательно осматривал камеру, – а сейчас мне надо думать о деле, – он не знал, куда его доставил закрытый фургон, ожидавший на пристани, но предполагал, что он на острове Возрождения:
– Откуда можно бежать, – спокойно подумал Максим, – можно и нужно. Я знаю, зачем меня сюда привезли, остается дождаться визитеров, – Максим понимал, что три года на подземном руднике стали, как выразился бы отец, разминкой:
– Мама предупреждала, что из меня захотят сделать двойного агента, – Максиму надо было все взвесить. У него забрали грязный целиноградский ватник, но оставили пайковые папиросы.
В камере, больше, по его мнению, напоминавшей больничную палату, стояла кровать и блистающая пустотой тумбочка:
– Полотенце махровое, – полотенце сложили в ногах застеленной казенным одеялом кровати, – но штампов МВД нигде нет, а у Комитета официально нет тюрем, – от постельного белья веяло свежестью. Максима, как выражались на зонах, пропустили через прожарку:
– Здесь все обустроено, – он размял беломорину, – душ как в дорогом отеле и одежда, – ему выдали полосатые штаны и куртку, – пусть и смахивает
