катался. Так она, матушка, ничего, не обиделась. Наоборот – три дня подряд о здоровье присылала справляться.
«Да, так и сделаю, – размышлял он, мысленно потирая руки от удовольствия – а потом сообщу ей при случае, что молодой Вадбольский, сын „того самого“, служит у меня в Коллегии. И куда бы мне его сунуть с незнанием языков? Придумал! Пусть сортирует официальные посольские письма и дипломатическую переписку государыни – в этих бумагах давно пора навести порядок. Тут его незнание языков будет даже полезным – не прочтет, чего не положено. И урону казне никакого – без жалования служить будет»
Внешне, разумеется, граф мыслей своих ничем не выдал и, холодно глядя на смущенного юношу, сказал:
– Полагаю, молодой человек, вы проявите усердие на службе в Коллегии и добросовестно отнесетесь к своим обязанностям. Хочу предупредить, что у нас предъявляются определенные требования к поведению служащих. Разумеется, я не требую, чтобы вы отказались от свойственных вашему возрасту развлечений, кхе-кхе. Я принимаю по пятницам, кхе-кхе, – и, откашлявшись, он добавил уже светским тоном: – Надеюсь, князь, иметь удовольствие… кхе-кхе.
Сам граф Никита Иванович Панин дома у себя почти не бывал, избегая места, где было похоронено столько надежд, – чуть больше года назад его невеста Анна Шереметева в самый канун их свадьбы умерла от черной оспы. Тем не менее, в приемные дни в салоне его собирался почти весь светский Петербург. Вадбольский был представлен сестре Панина княгине Александре Ивановне Куракиной, во время приемов обычно бравшей на себя роль хозяйки дома, и княжне Екатерине Трубецкой, которой через месяц предстояло стать женой графа Строганова. Трубецкая сказала князю несколько вежливых слов, но он их почти не расслышал – ослепительная красота княжны болезненно напомнила мнительному юноше о собственной некрасивости. Княгиня Александра Ивановна, заметив его замешательство, со свойственным ей тактом немедленно поручила юного провинциала попечению своих старших внуков, Юрия Нелединского-Мелецкого и Александра Лобанова-Ростовского.
Молодые люди были примерно одного возраста с Петром и поручение бабушки выполнили добросовестно. В компании их друзей молодого провинциального князя приняли дружелюбно, однако сам он с трудом сходился с людьми и долго ни с кем не сближался, пока во время обеда в английском ресторане ему не представили Захара Новосильцева, которого все приятели и родные звали Захари.
Петр и сам не мог бы объяснить, почему Захари сразу пришелся ему по сердцу, но он чувствовал себя с ним легко, и к осени дружба молодых людей окрепла к вящему неудовольствию старого Евсеича.
– Вот ей богу, Петр Сергеевич, не нравится мне этот ферфлюхтер ваш, ой, не нравится! – ворчал старик.
– Не твоего ума дело, – сурово обрывал его Петр – и с какой стати господин Новосильцев
