Петровича писали. Пока он в чести был, жалобы эти в канцеляриях пылились, зато, как обидел Бирона, тот все на свет извлек, все вины ему припомнил. Поначалу взяточничество да утайку казенных денег вчинил, потом и измену приписал. Чего ж было не приписать, коли Артемий Петрович с Еропкиным и Хрущевым постоянно о прожектах болтали? Сенат им нужен был, права, университеты! Вот и кончили на плахе. А тебя, вишь, это ничему не научило.
Возмущенный князь в сердцах топал ногой.
– Я перед отечеством чист и прожектов не имею, меня обвинить не в чем!
– И-и, чист! – княгиня поворачивала рукоделие изнанкой и на свет разглядывала стежки с обратной стороны. – А то не знаешь, как у нас на Руси делается! Сколько народу мздой промышляет и зазорные дела творит, а только никто их не трогает. Потому что почтительны и нужных людей умеют ублажить. А вот ежели дерзким языком врагов наживешь, то хоть сто раз честным будь – тебе такие грехи припишут, в каких ты ни сном, ни духом неповинен. И свидетелей отыщут, а те на кресте поклянутся, что ты виноват.
– Ну, мать моя, ты уж совсем в измышления подалась, мы, чай, на святой Руси живем, а не среди басурман! Православный человек не станет, клятву перед Богом и судьями дав, напраслину на ближнего возводить.
Прищурив глаза, Марфа Ефимовна многозначительно качала головой.
– Не станет? Сам-то ты веришь своим словам? Настасью Ягужинскую забыл? Забыл, как по ее навету крестную мою и Наталью Лопухину терзали? Сам знаешь, что никакой вины особой на них не было, одна лишь глупая болтовня, а сколько народу тогда пострадало! Брат мой старший Александр в ссылке жизнь свою окончил.
Князь смущался – ему больно было вспоминать о деле Лопухиных и жестоком наказании, постигшем несчастных, о несправедливости, допущенной обожаемой им императрицей Елизаветой Петровной.
– Ну, это все бабские дела, – бубнил он, – всякое случается.
Хмель постепенно выветривался из его головы, а тон княгини становился серьезным, и она наставительно поднимала указательный палец:
– У нас дети, князь. Вспомни, как сыну и дочерям Артемия Петровича несладко пришлось, когда имения отобрали да в вечную ссылку отправили.
– Опять ты со своим Артемием Петровичем, – вяло отмахивался он, – ничего с его детьми не сталось, уже вскорости государыня Елисавет Петровна, на престол взойдя, Волынского оправдала и детей его из ссыпки вернула. Дочерям даже приданое дала.
– Дать-то дала, а голову их родителю назад пришить не смогла. Да и не так все повернулось бы, не взойди свет-матушка Елисавет Петровна на престол. Вот остался бы у нас царь-младенчик, кто знает, как было бы? Так что, думаю я, батюшка мой, государственные дела – не наша забота. Наш долг перед Богом веру чтить, жить по совести и заботиться о детях. Анюту выдали, о Марфуше я почти сговорилась с Горчаковой. Сын ее теперь
