удалось выпрямиться. Он помотал головой, моргнул раз-другой. Краски на поверхности травяного моря снова переменились. Пурпурная дымка сгустилась в глубокий полумрак. Медный отлив травы смягчился до свинцового оттенка, а небосвод почернел окончательно. В вышине вспыхнула первая яркая звездочка.
– Что случилось, Картер? – повторил робот.
– Ты что, ничего не почувствовал?
– Что-то такое было, – ответил Никодимус. – Что-то пугающее. Стукнуло по мне и соскользнуло. Стукнуло не по корпусу – по мозгу. Будто кто-то замахнулся психическим кулаком, но промазал, только задел мой мозг по касательной.
Глава 6
Разум, что некогда был монахом, перепугался, и испуг породил честность. Исповедальную честность, уточнил он для себя, хотя никогда ни на одной исповеди не бывал он так честен, как сейчас.
«Что это? – спросила светская дама. – Что такое мы чувствовали?»
«Руку Бога, – ответил он. – Руку Бога, коснувшуюся нашего чела».
«Смехотворно, – объявил ученый. – Данный вывод не подкреплен ни достоверными данными, ни объективными наблюдениями».
«Какой же вывод делаете вы?» – осведомилась светская дама.
«Никакого, – ответил ученый. – Я взял случившееся на заметку, вот и все. Проявление какой-то силы. Возможно, это сила космического порядка. Отнюдь не связанная с данной планетой. У меня сложилось четкое впечатление, что сила не местного происхождения. Однако пока не накопится больше данных, нерационально давать ей какие-то уточняющие характеристики».
«Сущая белиберда, – объявила светская дама, – самая жуткая белиберда, какую я слыхивала на своем веку. Наш коллега священник был более убедителен».
«Не священник, – поправил монах. – Сколько раз повторял и повторяю снова. Монах. Простой монах. Самый завалящий из всех монахов…»
И ведь это правда чистой воды, заявил он себе, продолжая честную самооценку. Он был монахом, и никем более. Ничтожнейшим монахом, ополоумевшим от страха смерти. Отнюдь не святым, каким его нарекли, а дрожащим трусом и лицемером, убоявшимся смерти, – ведь тот, кто боится смерти, просто не может быть святым. Ибо для истинного святого смерть должна означать не конец, а обещание нового начала. А он, оглядываясь назад, знал доподлинно, что ни на миг не мог представить себе смерть иначе, чем конец и небытие.
И, задумавшись над этим, он впервые признал то, чего не признавал никогда – по неспособности или от недостатка честности: за возможность послужить науке он ухватился именно затем, чтоб избежать страха смерти. Хотя, конечно, он понимал, что купил себе лишь отсрочку, ибо отвратить смерть нельзя, даже став Кораблем. Точнее, нельзя обрести уверенность, что смерть отвращена навсегда. Остается шанс, пусть мизерный, – ученый и светская дама обсуждали это много веков назад, а он побоялся вступать в дискуссию и промолчал – остается шанс, что спустя тысячелетия
