хорошо. Это если она в отпуске. Детей после школы встретит, выслушает, накормит. В доме – порядок. На меня почти не злится. Спокойная, улыбчивая. Благодать! Всегда бы так…
В последнее время, забегая к Петру, я все реже и реже слышу от него пространные рассуждения на отвлеченные темы. Видимо, наступившие времена с их прагматизмом, просчитыванием всего и вся наперед, зудом зарабатывания и добывания денег вынуждают соседа моего все больше недоумевать: он, оказывается, уже не соответствует наступившим дням, их требованиям.
Зайдя как-то в подвал к нему за разводным ключом (своего не оказалось), чтобы подтянуть гайку у потекшего крана, я выслушал следующий монолог.
– На днях смотрю, сын ходит по дому какой-то потерянный, хмурится. Коробок смотреть не хочет. Телевизор то есть. Я его спрашиваю: в школе что случилось? Да нет, говорит, все нормально. А потом помолчал-помолчал и заявляет вдруг: «В нашем классе только у моего отца нет машины». К чему он вдруг об этом, я тогда не понял. Вот, думаю, велика причина для печали. Ну и отвечаю: нет так и нет, да и не по карману. А вчера встретил его с одноклассником, новым каким-то. Из школы шли после уроков. Сын отозвал меня чуть в сторону и тихо так бормочет: «Пап, ты имей в виду, что мы свою машину продали. Ага?»
Дружок его ко мне спиной стоял и не видел, как я глаза вытаращил от удивления. Какая машина? Отродясь не бывало. Это он, значит, натрепался пацану, что мы, мол, тоже не безлошадные были. Только вот не знаю, как у него там дальше по легенде. Какой марки она у нас была. «Жигулек», что ли? Или рюкзак за спиной – «Запорожец»? И зачем продали? Чтобы новую купить? А какую? «Опель»? «Мазду»? «Мерседес»? Дома вечером спрашиваю сына: «Тебе что, за отца стыдно, что ли? За семью нашу? Машины у нас нет, видишь ли!» А моя как с цепи сорвалась: «А чем ему гордиться?!! Чем гордиться-то?!» Тьфу, думаю, старая песня.
Ей бы встать на мою сторону, подсказать балбесу: есть, мол, у отца за душой и другое… Так нет, туда же, вслед за малым… Не за что отца, выходит, уважать… Я ведь с ним детальки, помнится, различные точил. Все объяснял-показывал: что и как руками делать да о чем головой думать… Слушал ведь, переспрашивал… Нет, Василич, если мы отцов своих и не ценили, то уж не за то, что те под себя не гребли. Согласен? – обратился Петр ко мне как к союзнику и, видимо, убедившись в том, что я думаю так же, продолжил: – Я, правда, своего тоже не очень-то уважал. Все не мог понять, зачем так надираться каждый день. Ну, ладно, праздники там, поводы разные… С устатку или для беседы. Вот как мы с тобой сидим, говорим… – Петр вдруг осекся и взглянул на меня. – Слушай, а что ж это мы всухую беседуем. Может, накатим по рюмашке? Ты же вроде как в гостях у меня…
– Да не надо, – отмахнулся я. – С чего бы вдруг? Ты вот лучше скажи: сейчас-то про отца что думаешь? Зауважал?
Петр пожал плечами и, чуть помедлив, ответил раздумчиво:
– Теперь понимаю, пожалуй. Помнится, мать моя тоже слов не выбирала, скандаля с ним. Тоже плешь ему точила: денег мало, денег мало. Потому, должно быть, и сбегал из дома, в область ездил на заработки. Там он сам себе хозяин. Да, сбегал… Вот
