что мне нравится смотреть на Агату. Я столько раз её видела, но смотрела на неё впервые. Она продолжала буровить спорное полотно, а я не отрывалась от её глаз, размышляя, точно ли этот разрез называют миндалевидным? И вообще это забавно: миндалевидные глаза в нуге шоколадных волос, не женщина – импортный батончик. Ну вот и есть захотелось. Собственно как обычно: едва голове выпадает думать сверх меры, желудок начинает бунтовать, словно его кормили последний раз на прошлой неделе. Помимо злостного урчания, забивающего до смерти слух, в остальном сплошные плюсы: возможность ощутить себя героиней известного романа, что «подумает об этом завтра» и пара килограмчиков на талии.
Агата перевела взгляд на меня и ещё сильнее прищурилась.
– В смысле? – мой вопрос на повторе прозвучал куда более испуганно.
– В смысле, – горничная не отворачивалась, а мне бы так этого хотелось: слишком весомым оказался взгляд у такой хрупкой фигуры, – Он сам хотел быть на месте жениха.
– Так а разве не был? То есть он неженат что ли?
– Ну этого я не знаю, – мягко произнесла Агата, – Мне это, честно говоря, и неинтересно.
– Но ты же говоришь….
– Но я же говорю, – она беззастенчиво передразнила меня, -Что он сам хотел быть на месте жениха. И тут брак или наоборот свобода с данным желанием никак не коррелируют.
Я молча взирала на собеседницу, держа за шкирман рвущееся изо рта недоумение. Коррелируют? Ну нет, не на ту напала! Расписываться под диагнозом «тупая» в мои планы не входило. Я сегодня итак себя выпячивала не с самой выгодной стороны. А тут ещё и «коррелируют». Извольте!
– То есть ты хочешь сказать, – беспристрастно начала я, будто бы всё тут яснее ясного, просто нескольких деталей не хватает: исключительно тех, что не связаны вот с этим вот словом.
– Не хочу сказать – говорю: художник твой сам себя около той девки видел. Это я и имела в виду, когда говорила, что он хочет быть на месте жениха.
– Он – не мой, – я зачем-то решила внести ясность в отношении меня и вышеупомянутого деятеля культуры, чья фамилия вот прям сейчас выплыла на поверхность моей памяти аки сваренный пельмень.
– Он, как и любой мужик, – Агата, казалось, не придала значения моей важной поправке, – По-детски верит в то, что всё самое лучшее должно принадлежать только ему. А так как вкуса у мужиков как сладости в соли, то и лучшим для них становится практически всё то, на что зарится другой. Вот у того вон ботинки кожаные, значит, и мне надо! И пофиг, что жмут, трут и под треники, мягко говоря, не очень. А у того баба молодая – дайте две! Чтобы все видели, что я, раз, не хуже, два – ещё лучше, чем он. Или часы навороченные! И пусть время ни хрена не разберёшь из-за множества стрелок, белок и прочей лабуды, главное, сам факт – о, у меня часы! Крутые!
– Золотые! – добавила я ей в тон, и мы обе, вспомнив о хозяине нашей гостиницы, заржали как беспородные.
– Короче, –
