я про семью? Разве тебе не хотелось бы помочь?
– Помочь как? По очкам твоим розовым треснуть? Чтоб совсем глазки мир видеть перестали? Я не разговариваю с теми, кто выбрал погибать. Это вредно.
– А я? Разве я не выбрала этот путь?
– Он тебе был дан от рождения, как и любой девочке. Знаешь, как умри, но сделай. Только сдохни, но убери, вымой, роди, снова убери и сотрись с глаз долой до следующих серий. Многие так и живут. А ты задумалась. Что совсем не вписывается в выданную роль. Ты сама пришла к тому, что что-то здесь не так. Изменила сценарий. Да, опять вернулась на круги своя. Бывает. Важно, что, окунувшись в истоки, не смирилась: не начала считать, что так тому и быть, и вообще всё зазря было. Не начала же?
– Не начала!
– Ну вот поэтому мы имеем наш с тобой разговор. Сколько сейчас? – она прищурилась, отыскивая средь пёстрого интерьера настольные часы. – Уф, скоро моя смена, пойду приступать, —Агата брезгливо подхватила рабочий халат и, превращаясь из философа в горничную, посмотрела на меня в упор, – Завязывай с ипостасью козы. Оно, конечно, удобно, всю жизнь, мекая, сопли жевать, при этом быть в полной уверенности, что у тебя о-го-го какие рога и, случись что, ты обязательно ими воспользуешься. Но, как показывает практика, пользоваться будут все, кроме тебя, и только тобой. Ты девочка неглупая, бросай своего козла, с жильём порешаем. А если захочется ещё чужих переживаний, – превращённая кивнула на копию «Неравного брака», – обращайся.
3
Дождь ломился в гостиницу к Стасону, но облачённые в золотую раму стёкла не пускали настырного халявщика. Не в силах умерить желание, ливень безрассудно бросаясь на окна, разбивался на капли в пять карат. Я уставилась на мерно вздымающуюся грудь реки: устав от погодных побоев, водная гладь неспешно выдыхала туман, будто спускала пар. Или готовилась закипеть. Сырые прохожие демонстрировали Богу свои зонтики, но сегодня, если верить метеорологам, небеса не смилуются над верующими в мягкую осень.
После того разговора с Агатой я четыре ночи провела в комнате для персонала. Удивительно, но всё это время Алёша не выходил за стойку. Гоняя гордость по выпрямленному позвоночнику, я равнодушно проходила мимо его сменщиков. Он даже переживает по-животному: сомнительно, бесполезно и нерезультативно. И чего, спрашивается, я всё это время его очеловечивала?
На пятый день бугристый диван с золотыми кисточками и свёрнутый в рулон кровавый ковролин начали нервировать меня как-то по-новому. По этой причине я, брызжа решительностью и чуть-чуть сквернословием, вернулась в квартиру: ту самую двушку, в которой долгое время невнятный мальчик и очень даже внятная тётенька помогали мне чувствовать себя как дома.
Мой ненаглядный сидел на своей любимой табуреточке аккурат на стыке кухни и коридора. Светлые кудри на поникшей головушке благородно переливались под светом сорока ватт, придавая коммунальной промежности особый лоск. На загривке
