долго не мог приблизиться к берегу. Точнее, просто не мог, потому-то другого выхода, кроме как рискнуть выбраться на берег вплавь …. Среди весельщиков имелись два неплохих пловца, но, если в озере плавают кровожадные чудовища, то здесь-то им самое место.
Делать нечего. Пришлось Воеводе самому отправляться в лазуту. Гребцы опускали глаза долу, и начали отговаривать его, но все повертывалось так, что – надо …. Драккар как раз несло мимо широкой прогалины в частоколе дерев. И, хотя у драккара и глубокая осадка, но весельщики сумели довести его настолько, что и проплыть-то оставалось – так, ростов человеческих двадцать, от силы.
Рассчитал-то Аромей правильно, но не учел одного: когда выбрался он на берег, своего драккара не увидел, – непонятно откуда наплыл такой густой туман, что и сапоги еле-еле видно. Налетел, и улетать не метил. Конечно, поначалу поперекликались – поаукались, но голоса товарищей по несчастью почему-то начали медленно удаляться, а потом и вовсе угасли.
Снести течением их не могло, – слабо течение-то, да и, пока перекликались, драккар как бы оставался на месте. Что же такое могло с ними случиться, что перестал их слышать.
Аромей и в младости-то был не из робкого десятка, а, когда стал Воеводой, то о робости и речи быть не могло. Рассудительным стал – это – да, – так ить не может быть Воевода безрассудным. В ратном-то деле без головы никак нельзя, – не только за свою, а за многие головы – в ответе. А здесь озноб по спине шустро прошелся, – загулял от загривка до седалища, как хотел. Загулял и примешал к этому досаду, что, получается, бросил товарищей на распыл судьбы, ни дать ни взять – бросил.
А и в обрат не поплывешь, – где искать драккар, неведомо. Но еще неведомей, куда податься?
Воевода очень долго вслушивался в мертвую тишину, не послышится ли плеск воды под веслами, либо крик.
Не послышались! Зато, Чу! – уловило сторожкое ухо как бы колокольный звон, тут же заблудившийся в шаловливых кронах. Почудилось, никак. Да, и как не почудиться в такой-то передряге, тут все, что угодно, почудится.
Однако нет, не почудилось. Далекий колокольный звон повторился, потом вдругорядь, и еще раз, но уже в набатном призыве.
Не свои колокола, – свои-то сердце вупередь как бы слышит. Чужой набат. Ну, не чужой, возможно, но не свой.
Заныло, затосковало сердце Воеводы, беду услышало. Разум молчал, а ноги сами понесли на звон набатный.
На звон ли? Стих набат, оборвался на полуслове, горестно оборвался. Оборвался как раз перед тем, как распахнулись пред Аромеем просторы широкие. Давненько не видывал Аромей подобного великолепия. Да и как видеть, если уступил подобные земли еще прежний Император, и ограничилась империя равнинными землями. Захолонуло сердце Воеводы, поскольку оказался он на вершине горы, либо на окраине ямины огромной, поросшей, насколько глаз объемлет, лесами первозданными: из тех дерев, знать, под
