Путешествие вновь. Андрей Золотухин

      «Не обещалася ли еси иному мужу?» – «Не обещахся, честный отче».

      Кадило в руке батюшке мерно покачивалось. «Кадило. Кадить. Деепричастие: кадя?», – отчего-то в голове крутилась именно эта, дурацкая мысль. «Кадя. Кадя. Кадя. Кадя».

      Какая чушь в такой момент…

      Счастье. Как его описать? Разве что кратко ответить на анкетные вопросы.

      Кто: я и Вера.

      Что: сосны, белки и покой.

      Где: Болшево.

      Лето стояло жаркое, горел лес. Воздух повис серый и густой. Сверху солнце – желтоватое, тяжелое. Запах гари смешивался с ароматом крыжовенного варенья. Чад выедал глаза. Наверное, так и выглядит конец света, эсхатологическая пропасть. Но отчего у меня остались добрые воспоминания о том времени?

      Через пару недель пожары поутихли. Наевшись щавелевых щей, я часами валялся кверху брюхом на берегу того самого пруда, где когда-то катался на плоту, почитывал рассказы в «Синем журнале» или листал подшивки (откуда они только взялись?) «Мира Божьего». Лягушки квакали всё также безмятежно. На закате, прихватив бергамотовое мыло, любимое лохматое полотенце и простыню, я спускался в купальню. Вдоволь наплававшись, вылезал на берег, снимал с ног налипшую ряску, словно в римскую тогу, укутывался в простыню. Подолгу глядел на бордовое солнце и бессмысленно спрягал торжественные латинские глаголы.

      Вера же увлеклась цветоводством, и, начитавшись специальных книг, изукрасила наши незатейливые подмосковные лужайки пёстрыми флоксами, астрами и хризантемами, а также скромными на вид, но кичившимися пышными именами рудбекиями и дицентрами.

      В начале октября мне особенно запомнились четыре дивных оранжевых дня с ярко-синим, словно писаным по эмали небом, и необыкновенной, удобной, температурой. Эта пора именуется у нас дурновкусным словосочетанием «бабье лето», вызывая ассоциации с толстомясыми крестьянками в аляповатых платках. Мне много больше нравится американское название «indian summer», есть в нем что-то далекое и мистическое.

      Не забыть того пряного, коричного аромата золотых и бордовых листьев, прозрачность горизонта и гордо застывших в безветрии вековых лип. До зимы ещё далеко, и как же приятно предвкушать долгий сладкий somnus11.

      К концу месяца осень явила своё истинное лицо: дожди, морось да туманы. Я подолгу просиживал вечерами в кабинете, читал что придется и играл сам с собою в шахматы.

      Вера предпочитала музыку, благо способности у неё имелись самые недурственные, а старенький «Бехштейн» звучал удивительно чисто, хотя со смерти матери его не касались руки настройщика. Особенно Вере удавалась фортепианная часть девятой сонаты Бетховена, и я часто и с удовольствием слушал её.

      Даже кончина старого князя не нарушила той удивительной гармонии, озарив нашу жизнь светлой скорбью, подчеркнув трепетную недолговечность бытия.