домой солдаты. Вшивые и взъерошенные. Рассказывали путанное. Держались независимо, даже нагло. При этом оценивающе поглядывали на усадьбу и смачно сморкались. Судя по газетам, в Петрограде и Москве всё было ещё ужасней. Слухи ходили до того макаберные, что в истинность их не позволял верить элементарный здравый смысл.
19
В октябре тряхануло опять. Диковатые события – именуемые производным от безобидного латинского слова «revolutio»16 – приближались к нашему тихому уголку. Сгущались, ох и сгущались тучи. Что-то страшное, где-то рядом.
Всех активных участников и деятелей революции Вера называла эти. Очень верно. Газеты выходили теперь нерегулярно. Печатали, помимо бесчисленных указов, циркуляров, декретов и такое: «Для борьбы с голодом из Ярославля в Москву направлено 15 вагонов жмыхов и 100 пудов ржаной муки».
Жмых. Хамское слово. Хм-м. В Москву. А Москва-то, ведь вот она – в пятнадцати вёрстах. Опасаясь за нашу квартиру на Пречистенке, я всё хотел туда съездить, узнать, что и как. Хотел и боялся…
Год кончился. Ужас умножился.
Однажды рядом с усадьбой я приметил неизвестного гнилозубого типа в кожаной куртке и в лихо заломленным на ухо картузе. Завидев меня, тип гадливо осклабился, засунул правую руку в карман кожанки, затем, словно передумав, сплюнул и ускорил шаг, фальшиво напевая «Интернационал».
«Декрет о введении в Российской республике западноевропейского календаря». Эти решили пришпорить время. Зачем-то выдумали «новый стиль»: прыг-скок вперед на две недели. Украли у всех четырнадцать дней жизни.
Вскоре, ночью, в столовой кто-то разбил два окна и подбросил на обеденный стол мёртвую кошку. Это меня обеспокоило всерьез, и я сходил в деревню: побеседовать с мужиками. Обнажив головы, они лишь неопределенно мычали в ответ на мои увещевания. По сути дела высказался один только кузнец Тихон:
– Оно ж, барин, как? Оно ж, барин, можеть и того, – глубокомысленно молвил он, оглаживая длинную чёрную бороду и глядя на ржавые вилы, вонзенные в навозную кучу.
Наутро к нам в спальню без стука вбежала кухарка Зинаида и, давясь слезами, рассказала, что в соседнем селе мужики сначала утопили урядника, а после, для верности, ещё и сожгли.
Вечером того же дня к дому пришли наши бородатые мужики и забубнили:
– Бубу-бубу-бубу. Барин, иди сюда – убивать тебя будем! Бубу-бубу-бубу. Бабу-бы-бы-б-твою. Барин, леворюции злодейства надобны! Бабу-б-в-губы-бубу-бубу.
Звенели разбиваемые окна, стучали топоры. Во весь опор мчались мы к станции, едва успев захватить наличные деньги и шкатулку с Вериными драгоценностями. Какие, к черту, кульки или, тем паче, сундуки в такой спешке? Я в последний раз оглянулся на имение, но увидел только густой дым, огни пламени, плясавшие в окнах нашей бывшей гостиной, да шпиль церкви Косьмы и Демьяна.
«И громадами
Поворот; превращение (лат.).
