Софокла. Она досмотрела сцену до конца, послушала замечания режиссера, судя по всему настоящего профессионала, заставшего последние годы того, великого театра, даже – Алекс уловила долетавшие до нее слова – игравшего в мюзиклах на Бродвее и поставившего несколько спектаклей в Театре на Таганке в Москве в далекие 2040-е. Он был примерно вдвое ниже ростом, чем боги, маленький, юркий, еще не старый человек лет пятидесяти семи – шестидесяти. Он пытался шутить с актерами, подбадривал их, но они были какими-то сумрачными, играли хорошо, схватывали его замечания на лету, но вступали в диалог неохотно и больше помалкивали. Алекс подумала, как жаль, что она ничего не знала об этом режиссере, можно было бы расспросить его о премудростях профессии, но вступать с ним в разговор сейчас – без предварительной договоренности, как с Гюнтером Бахом, – было небезопасно. Если его допустили к работе с богами, значит, он прошел проверку в спецслужбах и непременно донес бы на гостей из Зоны толерантности куда следует. Когда репетиция закончилась и актеры начали медленно расходиться, из-за дерева, что росло недалеко от сцены, появился человек в голубом халате и подошел к актеру, игравшему Эдипа. Актер – то ли бог, то ли сын бога и человека – обреченно опустил голову и заложил руки за спину. Сотрудник Центра надел ему на запястья наручники, и оба пошли по направлению к коттеджам. Увиденное поразило Алекс, и она в глубокой задумчивости отправилась обратно к машине.
Таддеус ждал ее недалеко от реабилитационного центра. Оттуда они отправились обратно домой, чтобы приготовиться к вечернему посещению Театра богов, расположенному в родосской крепости. Проводник, по всей видимости, действительно принадлежал к верхушке местного общества, так как билеты достал с удивительной легкостью. Уже рано утром они лежали на столе в гостиной.
Алекс с нетерпением ждала, когда увидит наконец спектакль Театра богов полностью. Сцена ослепления Эдипа, которую она подсмотрела через раскрытую калитку, покорила ее. Боги играли удивительно достоверно, с особым чувством, отдавая себя зрителю полностью. Они даже не играли, а жили на сцене. На самом деле страдали от боли, искренне плакали, осознавая свою незавидную участь. Особенно сильное впечатление производил Эдип. Он произносил свой монолог так, как будто действительно ему пришлось убить Лая, своего отца, жить с Иокастой, собственной матерью, и стать отцом собственных сводных братьев и сестер. Он не пытался прочувствовать свою роль, он на самом деле испытывал все эти чувства, как будто бы сам все пережил.
Перед театром Таддеус, Алекс и Дэн обедали на большой лоджии, переходящей в просторную площадку на крыше дома, где жил начинающий актер. Над самой головой кружили чайки и альбатросы, прилетали стрекозы и бабочки и садились прямо на стол. Издалека доносились шум волн, звуки клаксонов, крики и голоса людей. Бесконечно-синее, переходящее в бирюзу
