в отцовской любви. Максим никогда не ощущал этого, потому что не был ее лишен. И сперва пугался, когда кто-нибудь из ребятишек начинал ластиться к нему. Они подсовывали ему под руку свои головы, и постепенно Макс научился их гладить. Он был единственным мужчиной на территории детского дома и без малейших угрызений выполнял роль общего любовника для всех воспитателей и нянечек. Но роль общего отца тяготила его. Он чувствовал, что не справляется с ней. А глаза детей молили и требовали: «Ну, погладь меня!», «Нет, меня!», «А лучше всего меня!» Максим запирался от них в своей комнатке с железной кроватью и стандартной белой тумбочкой, но их глаза доставали его и здесь.
Тогда-то он и увидел ту сцену, что перевернула его жизнь, совсем в другом ракурсе. Макс помнил ее до мельчайших деталей, хотя ему было всего пятнадцать. Он помнил, как май захлебывался от нетерпения перерасти в лето, и все вокруг шелестело, щебетало, сверкало. Макс бежал домой чуть ли не вприпрыжку, чтобы поскорее отправиться к Кириллу, который подвернул ногу («Бегемот неуклюжий!») и уже неделю не ходил в школу. Ключ наматывал стремительные круги вокруг пальца. Но, подбежав к своей двери, Макс увидел, что она только прикрыта. «Воры!» – пронеслось подозрение, но он не бросился за помощью, а на цыпочках вошел в переднюю. Планировка квартиры была такова, что в огромном зеркале, висевшем почти у входа, отражалась большая часть гостиной. Затаив дыхание, Максим заглянул в него и остолбенел, увидев своего друга. Он сидел рядом с Лари на большом диване и внимательно слушал. Слова до Макса не долетали, зато он видел, как его отец обнимает Кирилла за плечи. Макс так и сжался от ревности. Ни разу они вот так не сидели с отцом, обнявшись, и не разговаривали на равных.
«Он опять рассказывает ему о ресторане, – с обидой подумал Макс. – Помешались они оба на своем ресторане!»
Его ничуть не смущало то, что он подглядывает, ведь Лари был его отцом, и Макс верил, что имеет право знать о нем все. Ему были видны широко открытые глаза Кирилла, которыми он, казалось, вбирал каждое произнесенное слово, его мягкий, «девчоночий» рот, вытянутая шея. Ему все было видно… И он увидел, как отец вдруг наклонился и поцеловал Кирилла. Совсем не по-отечески, а так, как это делали в фильмах.
Максим схватил ртом воздух и все же не двинулся с места. Он ждал, что Кирилл вырвется, закричит, убежит, но его тело только слегка дернулось и обмякло, точно что-то сломалось в нем. А Лари все не отрывался от его губ. Макс видел, как смуглая отцовская рука скользит по изогнувшейся шее Кирилла, спускается на ключицу. Когда Лари стал расстегивать пуговицы на рубашке мальчика, Макс зажмурился, потом снова открыл глаза. Плечи Кирилла уже были обнажены, но от рукавов он не освободился и сидел точно связанный. А темная рука гладила и гладила его, спускаясь все ниже.
И тогда Макс не выдержал. Он ворвался в комнату, захлебываясь проклятьями, которые швырял прямо в побелевшее лицо Кирилла. Он кричал самые гадкие слова, какие только знал, и, наконец, они дошли до помутившегося
