замки Блекнесс и Стерлинг, пока сооружались новые крепости в Инвереске, Инчкейте, Лаффнессе. Форт против английского форта и крепость против каждой крепости, занятой людьми Сомерсета. Из числа слуг собственного дома Мари де Гиз собрала всех, кто может держать оружие, направила на осаду Хаддингтона. Вместе со словами напутствия в лагерь осаждающих от нее поставляли хлеб, вино, ячмень, мясо.
И мало кого, как ее, поминали в те дни в церквях Мидлотиана словами благодарения.
Англия, Лондон, сентябрь 1548
Барон Садли овдовел. Бедняжка Екатерина Парр родила слабую девочку, окрещенную Марией, и в начале осени скончалась в горячке, упрекая мужа в том, что он отравил ей жизнь своим беспутным поведением. Барон Садли был искренне опечален – речи больной, омраченной рассудком женщины сильно повредили ему во мнении общества в целом и короля-племянника лично, а ведь он сердечно любил покойную и даже разбил сад в своем имении исключительно для ее услады. Впрочем, оказавшись единственным наследником жены в части земель и средств, Томас Сеймур слегка приумерил скорбь.
Что до леди Елизаветы Тюдор, то она также была больна, ходили неясные слухи о какой-то повитухе, якобы вызванной в дом Дэнни в Честнат, к молодой светловолосой девушке в маске… слухи эти столь яро возмутили достойную дочь старого Гарри, что во гневе Тюдоров – точно рассчитанном и изящно выраженном – четырнадцатилетняя леди Елизавета писала лично протектору Сомерсету и всему Тайному совету своего брата, настаивая на медицинском освидетельствовании и публичном опровержении слухов, порочащих ее честь и достоинство. Эдуард Сеймур не ответил ни нет, ни да, ибо ситуация была со всех сторон щекотливая. Жизнерадостный вдовец, его брат, тем временем предлагал леди Елизавете свой дом в Лондоне, ежели она соберется навестить столицу, и выспрашивал у казначея юной дамы о расположении ее доходных земель, раздавая советы, как было бы удобно их поменять на иные, ближайшие к его собственным угодьям. Утруждая себя хлопотами по устройству следующего витка придворной карьеры, Том Сеймур ныл, двурушничал, лгал, зубоскалил – и повисал на ушах Босуэллу с той тщательностью, как умеют только люди, занятые исключительно собственной персоной. День, проведенный вне общества Тома Сеймура, граф почитал в ту пору величайшей удачей. Впрочем, лучше и такой собеседник, чем вовсе никакого, иначе Патрик Хепберн оставался наедине с собственными мыслями, тяжбами, долгами, бесплодными сожалениями и лисьими укусами совести – внезапно совести, да – и этот хор греческой трагедии, возникающий в голове все более назойливо и некстати, отнюдь не веселил его и нрава не улучшал. Де Ноайль, пообещав французских денег, платил от случая к случаю, и рассчитывать на милость Генриха Валуа теперь, когда король ввязался в шотландскую авантюру, сильно не приходилось. Герцог Сомерсет, лишив его Хейлса, дав взамен нору
