и убежал на кухню, откуда через минуту вышел с тарелкой и дал ее мне в руки. На тарелке была странная (тринидадская, теперь я уже знаю) еда, пахло шпинатом. Все потянулись на кухню и возвращались оттуда с едой. Мы с другом поели с одной тарелки, а затем закурили еще одну трубку. Растаманы с неприязнью посматривали на нас.
Тито бегал за Рэбаем и жаловался, что ему не досталось еды. Рэбай посылал его на хуй и смеялся, и вдруг я услышала как он сказал ему:
– Не забудь, поедешь завтра со мной и с русскими в Вудсток, понял? Рано с утра!
– А разве мы поедем утром в Вудсток? Уже почти утро… – спросила я.
– Если вы хотите. Я вас не заставляю.
– Мы хотим, – ответили мы одновременно. – Только когда мы поедем на Манхэттен? Уже больше трех.
– Скоро, скоро, – ответил он. – Just one more drink.
Мы попали обратно на Манхэттен только на рассвете. Трудно описать этот невероятно красивый и грустный вид нью-йоркских улиц ранним майским утром. Ист-Виллидж опустел, толпы людей исчезли вместе с темнотой, оставив после себя горы мусора. Ветра не было, и воздух был теплым, легкий туман оплетал расцветающие деревья, которые замерли без движения. Бомжи спали прямо на тротуаре, они лежали повсюду, через каждый метр, иногда по двое, иногда по отдельности; они лежали неподвижно, закрыв руками головы или отвернувшись лицом к стене.
Рэбай высадил Тито в Виллидже, довез нас до подъезда (вел машину он полуавтоматически, глаза у него закрывались) и все-таки сказал, что вернется через несколько часов, в девять утра, и уехал домой в Нью-Джерси. Мы, естественно, сомневались, что он приедет, но в десять он действительно позвонил в нашу дверь.
Мы быстро собрались в дорогу (Рэбай все время нас торопил), быстро дунули, перелили недопитый кофе в картонные стаканы и поехали в Вудсток. Яркое солнце было уже высоко в небе.
По дороге мы подобрали Тито. Оказалось, что он провел ночь в машине, которую припарковал недалеко от нашего дома, на десятой улице. Он был по-прежнему в своем белом костюме и лакированных туфлях, но теперь на голове у него была растаманская шапка, под которую он убрал свои дреды. Я не вслушивалась в детали их спора вчера вечером, но теперь мне стало понятно, что Рэбай ругал его за то, что тот ходит по улице с распущенными дредлоками. Теперь, несмотря на то, что Тито, как видно, подчинился Рэбаю, тот продолжал кричать:
– Bomboclad!!! Bombo-ras-clad!!! Pussyclad!!!
Рэбай ругался с поразительным воодушевлением и удовольствием (при этом ни на секунду не отрывал глаз от дороги) и угрожал, что отрежет Тито его дреды вообще.
По дороге в Вудсток мы скурили два косяка (которые предварительно завернул для нас Рэбай) и уже не чувствовали себя невыспавшимися, в машине играл Боб Марли (Rainbow country), солнце светило в окно, Рэбай кричал на Тито, но я не обращала на это внимания: за окном перед моими глазами проносилась Америка. Природа, похожая на русскую, те же деревья, кусты и трава, и кажется, если не знать, где ты находишься,
