решались у наших мыслителей средневековья через попытку их трансцендентального понимания. Мыслитель стремится прорваться к непостижимо-сокровенному, разрушив границы намеченного бытия, вырваться в трансцендентальное, которое трудно объяснить чисто рациональными способами.
Конечно, объективно прийти к объяснению сверхъестественного можно именно через рациональный прорыв наличного бытия. Но тогда мысль должна с неизбежностью прийти, что и происходило в западноевропейской философии, либо к неоплатонизму, либо к наличию врожденного, либо априорного знания. Русская мысль, на наш взгляд, есть особая разновидность идеализма, который соединяет в себе как объективную, так и субъективную его формы. Как справедливо отмечает Г. Гараева: «Делая своим объектом трансцендентальное, философ выходит в область иного бытия, постижение и описание которого требует каких-то иных, нетрадиционных средств — медитации, мистики» [45, с. 27]. А значит, с необходимостью происходило возвеличивание субъективного начала в познании, и ему, на наш взгляд, мыслители сознательно придавали важное значение. Об этом свидетельствует возвеличивание мудрости, знания, чтения в Изборнике 1076 г., в «Молении» Даниила Заточника, в письмах Кирилла Туровского, в «Политике» Юрия Крижанича и т.д.
Каковы же особенности русской философской мысли и философии?
1. К нашей философии не следует подходить с западноевропейскими критериями. Здесь нет глубоко разработанного понятийного аппарата и строгой логичной системы теории (за исключением марксистской философии), но есть доминирование эмоционального, иррационального в познании. Примером этого могут служить идеи А.Н. Радищева, М.В. Ломоносова, В.С. Соловьева. Интересна мысль А.Ф. Замалеева, сравнивающего самобытность древнерусской мысли с образом пчелы, собирающей книжную сладость [86, с. 159].
Русское средневековое мышление, в том числе и философия, неохотно пользовалось логическими формами познания. Разум понимался как частный случай страдательной (воспринимающей) способности души человека.
Во второй половине XVII в. в условиях культурного раскола несовпадение политического смысла выяснилось очень скоро и очевидно. Сторонники традиции прибегали не к теоретическим формам, а к многообразным доказательствам из жизни или смерти.
И даже при словесной дискуссии традиционалисты для доказательства предпочитали не силлогизм, а иллюстрации, что известно из дела Аввакума и дьякона Федора.
Наибольшей доказательностью правды или опровержения лжи выступала традиция.
Столкновение разных способов аргументации является в XVI–XVII вв. частым явлением. Однако то время не знает компромисса. Поэтому стороны, как правило, оставались на своих позициях.
«Средневековая русская культура, — как характеризует ее Г.Н. Крупнин, — пользовалась своеобразным смысловым стилем, не связанным с линейным дискурсом бинарной
