применительно к философии В. Соловьев стоял на позиции рационализма, вследствие чего его собственное отношение к философии в России (и прошлой, и современной ему, и будущей) было явно критическим: философ не видел оснований для существования ее на Руси. В работе «Россия и Европа», являющейся критическим откликом на работу Н.Н. Данилевского «Россия и Европа», он пишет: «<…> для великих и долговечных созданий в области философии прежде всего нужно верить в самозаконную и неограниченную силу человеческого ума, в безусловное превосходство чистого мышления перед всеми прочими видами деятельности. Но <…> чисто русский даровитый человек отличается именно крайним недоверием к силам и средствам человеческого ума вообще и своего собственного в частности, а также глубоким презрением к отвлеченным, умозрительным теориям, ко всему, что не имеет явного применения к нравственной или материальной жизни. Эта особенность заставляет русские умы держаться по преимуществу двух точек зрения: крайнего скептицизма и крайнего мистицизма. Ясно, что [обе] исключают возможность настоящей философии». И в заключение философ делает вывод о том, что в России «решительно благоприятная для развития всякой самобытной и наукообразной философии» почва (цит. по [35, с. 131]).
Л. Шестов также выводит истинное знание за пределы объективного [296, т. 1, с. 215]. К субъекту («законченному») сводил истину и религиозный философ П. Флоренский [282].
Исходя из того, что основной чертой, основным предметом исследования отечественной философии со времени ее зарождения выступает экзистенциально-рефлексивное переживание (как осмысление) человеческого бытия, автор считает вполне обоснованной претензию к ней как к знанию, в котором заинтересован философ, а значит, определенно и оправданно субъективному, так как при исследовании данного предмета трудно (практически невозможно) объективироваться от собственного (субъективного) опыта, анализ и осмысление которого невозможны без эволюционально-оценочного (доминирующе-субъективного) компонента.
Мыслитель зачастую сам не акцентирует тот момент оформления результата своего миропознания, когда собственное мироощущение объективируется, опредмечивается, как он полагает, в объективном содержании летописи, поучения и т.п., которое он сам воспринимает и принимает в качестве объективно истинного знания. На деле же человек как ценностная, эмоциональная, саморефлексирующая, экзистенциально переживающая субстанция не может не стать частью данного процесса опредмечивания, с одной стороны, в качестве своего субъективно распредмечиваемого знания о мире (истины), с другой — в качестве самого критерия истины. И если в естественнонаучной сфере познания и точных науках человек как субъект познания более способен объективироваться от собственных ощущений (и то не всегда), то при познании социально-антропологической сферы мироздания сделать это куда сложнее, если вообще такое возможно.
Мы еще раз оговариваем тот факт, что и для экзистенциально ориентированной истины (субъективной
