– я и сам не знаю. Они как будто гипнотизируют тебя. Они ничего не говорят, но так на тебя смотрят, так… странно, так… по-доброму. И ты начинаешь им верить. Ты готов каждого из них назвать своим другом. А потом, когда они начинают заходить туда, невольно появляются мысли: а что, если и мне пойти за ними. Терять мне было нечего, и…
– Ты бросился в костёр? – ужаснулся Пар.
– Не в первую ночь. И даже не во вторую. Они странные, я говорил тебе. И однажды я решился. А потом… – он выдохнул.
– Было больно? – поинтересовался Пар.
– Нет, – протянул Гаврон, не отрывая иступленные глаза от плинтуса. – Я просто проснулся поутру, но только в этот раз я всё помнил. Я скупил тогда у извозчика весь алкоголь. Всё, что было. Я отыскал все свои запасы и заначки. И я выпил в тот день всё до последней капли. И знаешь, что я тебе скажу? Это помогло. Эта чудесная жидкость в буквальном смысле выжгла у меня все воспоминания, будто их и не было, оставив разве что редкие ночные кошмары. Если бы я мог, я бы наложил на себя руки в тот день. Но я знал, что это бы ничего не изменило, не имело никакого смысла. Я бы не выбрался из того кошмара. А это зелье меня вылечило.
Он поднялся со стула и принялся одеваться.
– Если они вернулись, я затарюсь пойлом. На всякий случай. И ты, если что – обращайся. А девку свою подальше от них держи. Она у тебя как будто доверчивая слишком. Не к чему это ей.
И он вышел прочь, оставив Пара одного.
С каждым днём их становилось всё больше. Словно тараканы, они вылизали из чердаков, подвалов, спускались с верхушек деревьев, выползали из окон. Но самым жутким было то, что у всех у них было одно лицо. И лицо это пугало. Оно было каким-то неестественным: слишком добрым и слишком далёким. Будто то было лицо маленького ребёнка, помещённого во взрослое тело. На лысую голову у каждого из них был накинут капюшон. И даже складки на одежде, повторяющие форму черепа, были у каждого из ночных вандалов идентичны.
Они разбирали дома. Чем больше их становилось, тем меньше к полуночи оставалось от окрестных строений. Оголяя всё вокруг, разбирая деревню на строительный мусор, они разжигали в конце улицы огонь, который с каждым днём становился всё жарче и выше. А они смотрели на него, будто на откровение, прикоснувшись к которому, они познают все тайны мира. И они прикасались. Один за другим они сгорали в пламени, чтобы на следующую ночь всё повторить. Их жизнь была похожа на несколько часовой спектакль, в конце которого их ждала погибель. Но их – будто бы не самих актёров, а только персонажей, которые из раза в раз показывают одну и ту же немую пьесу, срывая все вывешенные на сцене декорации.
Но с наступлением утра всё возвращалось на круги своя. Дома были целы, предметы лежали на своих местах. Даже трещины, сколы и выброшенный мусор был таким же, как и до их появления, будто бы всё было лишь кошмарным сном. Если всё, что происходило, не было глупым миражом, то кто приколачивал назад доски, клал черепицу, восстанавливал стёкла? И когда? Много раз Пар наблюдал, как Мотыльки разрушают посёлок, но ни разу не видел и не слышал, как они возвращают ему былой вид. Никто не стучал молотком, никто не ходил по крышам. Тишину нарушал лишь холодный ветер,
