Валентин. Что за бред! Никто за тобой не следил. Я вчера прилетел из Москвы и…
‒ Брось, я маасквичей перевидал. Ты – местный. Но какой-то странный, диковинный, точно не отсюда. Не могу тебя раскусить. А, впрочем, зачем? ‒ добавляет он пренебрежительно. ‒ И вообще, надоел ты мне, брателло…
Я даже не обижаюсь. Встаю со скамьи и – сам не пойму, зачем, словно в бреду отправляюсь в сторону улочки Бонч-Бруевича. Ребята топают за мной. Даже не оглядываясь, ощущаю их присутствие за своей спиной.
У меня кошки скребут на душе. Я ‒ законченный дурак! Зачем тащился за Валентином? Неужто надеялся его расколоть?
«Все пропало! Все пропало! ‒ рефреном стучит в мозгу. ‒ Роман к чему-то готовится в Оборонном районе. А мы здесь занимаемся всякой ерундой… Стопроцентный кретин!»…
Что я потерял на торговой улочке Бонч-Бруевича? Понятия не имею. Но вот она – во всем своем уродстве.
В 1999-м она до отказа забита киосками, бойко торгующими шмотками, игрушками, дешевой бижутерией, сувенирами. Горожане, теснясь и толкаясь, пожирают глазами выставленное в витринах базарное барахло, запихиваются в тесные мирки «комков», чтобы приобрести для себя или для своего ребенка китайскую (или турецкую) тряпочку или игрушку.
Через год (как обещает мэр) киоски снесут, улочку оборудуют скамьями и клумбами, и она превратится в местный Арбат. Во что не очень-то верится. Все уже привыкли к безалаберной комочной жизни, в которой есть мишурная мещанская романтика, почему-то приятно греющая душу.
Сейчас, в 71-м, Бонч-Бруевича невероятно скучна. Пыльная, облезлая, с осыпающимися, потерявшими цвет особнячками и неопрятными советскими типовухами. Ни комков, ни гремящей удалой попсы, от которой пухнут уши, ни одурелой толпы, жаждущей второсортных безделушек. Улочка безлюдна, точно вымерла.
Но Алешка и Немая, похоже, от Бонч-Бруевича в восторге. Оба никогда в центре не бывали.
‒ Алеша! ‒ раздается слева от меня.
Невольно поворачиваю голову. Само собой, окликают не меня ‒ я здесь непонятно кто. Обращаются к Алешке.
Да это училка английского! Двадцать восемь лет назад она казалась мне высокой, жилистой и некрасивой. Сейчас она чуть ниже меня, но жилистость и некрасивость остались при ней. Даже, пожалуй, проявились еще нагляднее, отчетливее. Я не был вхож в кружок ее любимчиков и с инглишем до сих пор не дружу.
‒ О, и Лиза тут! ‒ англичанка лучится предельной радостью.
Только теперь она замечает меня.
‒ А это кто с тобой, Алеша? Представь, пожалуйста. Это не твой отец ‒ тот мне известен.
Оттарабаниваю уже привычное:
‒ Я – Алешин приятель. Из Москвы. И зовут меня тоже Алексеем. Такое вот совпадение. Мы даже немного схожи с Алешей, не находите?
‒ Пожалуй, сходство есть, но небольшое. Нет, у вас совершенно разный тип лица… Ну, а я – Фаина Анатольевна. Для вас – просто Фаина.
Она улыбается с видом шалуньи, поигрывая глазками и узкими бедрами. Сейчас англичанке около сорока, и я очень даже ‒
