их, жена захватывала ртом воздух и держалась руками за грудь.
Я же дышал слабо, холодея и холодея до мурашек. Потерявшие чувствительность, руки мои покоились на коленях.
Врачи продолжали вещать, и, по их прогнозам, при благоприятном ходе лечения со мной должен был быть порядок – в близком будущем я оказался бы на пожизненном инсулине, тем не менее, на своих двоих и трудоспособным.
Но не стоило забывать, что все решали деньги.
В начале и в конце курса лечения мне надлежало пребывать в отделении эндокринологии, а в промежутке – в отделении хирургии. За каждый из трех периодов лечения полагалась отдельная и внушительная плата. Плюс расходы на предварительное обследование, плюс дорогостоящие и не предусмотренные прейскурантом больничных услуг антибиотики (они − на случай предусмотренных больничной практикой послеоперационных осложнений), плюс усиленное питание, которое больница не обеспечивала, плюс…
Подобных “плюсов” лечения набралась уйма, но беда состояла не в них, а в “плюсе” исключительном, который обнаружился последним. Он оказался крайне ощутимым для кармана.
Путем многократного измерения пульса на различных участках моей больной ноги и несчетных ее УЗИ хирург выявил наличие тромба второго, существенно отстоящего от первого. Полученные результаты с неизбежностью образовывали проблему, справиться с которой был способен лишь обводной сосудистый канал. Возможность использования в его качестве какой-либо другой вены была отвергнута после предпринятого обследования обеих моих ног. Состояние вен для целей операции не годилось. Моей ноге был показан только шунт – искусственный сосудистый канал. Производились эти шунты в Австрии, а доставлялись из Москвы, и по спецзаказу. Привозил их нарочный. Цена шунта говорила о нем, как о вечном, одновременно зашкаливала за наши с женой представления о разумном и добром, но уменьшаться от этого не собиралась.
Шунт ситуацию усугубил. Сделалось ясным, что с ним денег на исправление дефектов в моей правой нижней конечности катастрофически не хватает. То есть, если взять мои отпускные, под предлогом займа отобрать все нажитое у тещи и из невеликих драгоценностей жены продать то, что продать можно в принципе, необходимая сумма набиралась, но тогда возникал вопрос, на что семье жить.
Выхода я не видел. И без того невеселые, думы мои, приобретая характер абсолютной трагичности, уже принялись было витать вокруг районной поликлиники с ее молодой ведьмой-эндокринологом, как вдруг жена дала железнодорожным медикам согласие на лечение.
Пока мои мысли собирались в строй, чтобы выдать бесспорное ввиду недостатка денежных средств возражение, жена уточнила момент первого взноса – он совпадал с моментом поступления пациента в больницу − и насильно выволокла за руку упирающегося меня из кабинета, а затем и из здания.
Я плохо соображал, и до сих пор не помню, как очутился в лаборатории, которая размещалась
