А вот она умеет.
Марши в мобильник по ее просьбе закачал сынок, и, надо сказать, откликнулся тотчас. Тает перед армейскими мамочкиными замашками.
Но как любовь всей моей жизни усвоила содержание звонка, когда голос в телефоне, напомню, неземной, еще и звучал на незнакомом языке, − сие осталось бы тайной, известной лишь посвященным, но жена − естественно, посвященная − поведала мне “как”. Незнакомый язык отдавался в ее голове смутными видениями, вызывающими просветление в ее эмоциональных недрах, что – видения и просветление вкупе − предрекало скорое обретение семьей душевного равновесия.
Если кто не понял, я не виноват. Лично до меня дошло. Приблизительно.
Однако представьте: спустя день после звонка, предназначавшегося единственно для незримой и неосязаемой субстанции, скрывающейся внутри милой моему сердцу женщины, мне и в самом деле материально помогло предприятие. Оно не забыло моего самозабвенного ударного труда и сполна окупило затраты на лечение.
Я обрел возможность не беспокоиться о средствах и в полном душевном спокойствии поправляться на дому еще в течение двух месяцев.
Бросить курить я не смог – прошу прощения. Большой стаж зависимости сделал ее неодолимой.
Все же подошел к нашему с зависимостью союзу критически и выбрал компромиссный вариант: с “четверки” перескочил на “единичку” − самые слабые по содержанию никотина и смолы сигареты, − сократил вдвое дооперационную суточную норму, а затягиваться стал через раз и в четверть силы.
Выздоровление мое проходило замечательно, с одной стороны, и не шибко здорово, с другой.
***
Царствовало лето. Ему радовалась природа. Светило яркое солнце. Жара в тот год не оборачивалась зноем. По утрам и вечерам дул прохладный ветерок, привносящий в квартиру неповторимый аромат трав и цветов, растущих в рощице, что располагалась по соседству с домом, а также свежесть и влажность от протекающей через рощицу речушки.
Я упивался долгожданным, да к тому же затянувшимся отпуском, обитая на чистых простынях, воссоединяясь с обожаемыми фантазиями своего кумира Роджера Желязны и обнимая наших собак, которых боготворил. Ими были двухгодовалая псовая борзая сука, очень красивого – белого с половыми пятнами − окраса, и восьмилетний псовый борзой кобель.
Напротив, на тумбочке, по-домашнему ненавязчиво бубнил телевизор. Еда мне подавалась в постель, и я ни в чем не знал отказу.
Когда солнце начинало клониться к закату, с женой или сыном я выводил на часовую уличную прогулку наших любимых борзых. Ежедневные непродолжительные хождения были прописаны мне хирургом по сосудам.
Но вот незадача: если до подъема с кровати жизнь для меня выглядела восхитительной, то после давалась нелегко. Вживленный в меня шунт, расположенный продольно в правом бедре и не чувствовавшийся в покое, заявлял о себе, едва лишь покой нарушался.
К
