стулья и все, на чем можно было сидеть. В саду тоже велись работы по устроению сидячих островков вокруг низких плетеных столиков. Дора срочно отправили за выпечкой и соками, Алона за фруктами. Дети расположились в задней части сада, подальше от взрослых и суеты. Ноя, Ирис и Сура сели на диван-качели, подпиравший ветвистое дерево манго. Дана расположилась в любимом бабушкином кресле-качалке. Мальчики сели на низкую деревянную скамейку с подушками из грубой мешковины.
– Вы были к ней привязаны? – спросила Сура Ною и Дану
– Ну… она нас любила, – замявшись, выдавила из себя Дана, ей было совестно, что она не была по-настоящему привязана к прабабушке. Конечно, они всегда исправно заходили к ней, здоровались, отвечали на все вопросы: «Как в школе? Как оценки? Есть ли ухажер?», но это было в тягость, не душевно. Они всегда спешили обратно к Исраэлле, за своей порцией сладкого и возможностью уединиться на втором этаже с телевизором или компьютером. Ноя, не обременявшая себя необходимостью быть безупречной правнучкой, сказала прямо:
– Она только маму нашу любила. Мне грустно, что она умерла, но лучше так, чем те, кто живет еще десять лет, ходит под себя и не произносит ничего, кроме мычания. Я тоже хочу так умереть: в один момент – в твердом уме в девяносто лет.
– А я хочу умереть еще не совсем старым, – хмуро сказал Шай, – лет так в шестьдесят, чтоб не превратиться в дряхлого старика. Куплю самый классный мотоцикл, разгонюсь до двухсот и врежусь в стену, так чтоб моментально умереть.
Ирис прыснула, настолько непроизвольно, что задохнулась дымом от своей сигареты, закашлялась сквозь смех.
– Вы, мальчики, такие глупые. Тебе в шестьдесят лет так жить захочется. Дети вырастут, денег будет куча, здоровье, если не попортишь, – живи себе, на внуков смотри. Сменишь жену на молоденькую и айда в кругосветное путешествие.
– Конечно, в шестьдесят лет я буду ходить к земле принюхиваться, привыкать, – упрямо надув губы, процедил Шай.
– Вон, их прабабушке девяносто было, – Сура махнула в сторону Нои с Даной. – Растила внуков и правнуков. Тебе неинтересно? Даже если придется парализованной лежать десять лет, я хочу жить.
– И чтоб кто-то подгузники менял, – бойко съязвил Шай.
– Медсестра. Какая, на фиг, разница? Страховку сделай, и будут тебе менять подгузники. Это несущественно рядом со святостью жизни.
– А, забыл, что ты христианка, – улыбнулся добро Шай и подмигнул.
– И как мы пришли к этой теме? – раздраженно спросил Ори. – Все это от вас не зависит. Что с вами случится и когда – одному Ему известно. – И Ори воздел глаза в небо и указал туда же пальцем: – Пути Его неисповедимы, что вам написано, то и будет.
Ирис, не любившая разговоры о Боге, не смогла удержаться от сарказма:
– Хорошо тебе, Ори, у тебя есть Он. – Ирис картинно воздела в небо глаза и палец. – На него
