„муви”»; «жаркое щебетанье польской речи»; «нежный свист и шелест польской речи»; «шепотов и шелестов польской свищущей речи»252.
Цветаеву поражают польские панны, которых она встречает на варшавских улицах:
[…] плывут и тают навстречу лица красавиц, к природным чертам которых приложены все тайны кокетства и ухода за красотой, так по улицам Варшавы летят нам навстречу, как во сне, гоголевские панны, одна восхитительнее другой! Знаете ли вы польских панн, раз утверждаете, что красивее всех женщин на свете – итальянки, испанки, парижанки… Это потому, что вы в Варшаве не были! Не шли по Уяздовской! Они несутся нам навстречу легкой вереницей, похожие друг на друга, как сестры славной польской семьи, все тонконосые, пепельно- и светловолосые, темнобровые – как кисточкой провела им природа эти тонкие полоски253 под светлым пеплом волос, над светлой тьмой глаз, – и эти губы во всем их разнообразии – горделивые, огонь отводимых взглядов – вот уже и нет их – вспыхнув, исчезли!254.
Красота полек описывается через такие черты, как легкость, невесомость, женственность (кокетство, косметика), тонкий нос, темные и тонкие брови, темные глаза, светлые волосы, горделивые губы, страстность («огонь взгляда»)…
В этом описании Цветаева прямо отсылает к гоголевским паннам из Тараса Бульбы и Вия (1835), образ которых становится архетипическим для цветаевского мифа о польке:
А наряды! Но только гоголевскому – ничьему больше! – перу описать их, и как бы мне ни хотелось, прекращаю: две прославленных польских панны: панна из «Вия» в гробу (обернувшаяся – колдуньей) и та, из «Тараса Бульбы», Андриева, на очи и кудри которой взглянув, «погиб казак»255… – они останавливают мое перо256.
2. «Родились мы, шею не сгибая»: польская бабушка и «Бутырка»
Затем образ польки возникает у А. Цветаевой спустя 27 лет, когда она находилась в Бутырской тюрьме (с сентября 37-го по январь 38-го) (см. фото Цветаевой из следственного дела, илл. 2.)257, где были написаны многие ее стихи, которые прекратились в 1943 г., когда до нее дошла весть о гибели сестры. Цветаева находилась вместе со 170 женщинами в общей камере, рассчитанной на 40 человек. Стихи писались в уме, без записи, так как записывать что-либо в тюрьме было запрещено: «Все повторяла, день за днем, отвернувшись к стене, – это счастье, что я у стены лежала! Если бы между женщинами – вряд ли бы я это смогла!»258.
Именно в этот тяжелый период 42-летняя Цветаева пишет стихотворение, посвященное ее польской бабушке под названием Моей бабушке по матери-польке, Марии Бернацкой (которую не видела, которая была красавицей и умерла 27 лет). Оно было вызвано встречей Цветаевой с находившимися в тюрьме «польскими женщинами»259 – с Марианной Ямпольской (стихотворение завершает цикл стихов, посвященный ей) и Раисой Мамаевой
Там же, с. 9–10, 37, 396.
Деталь, восходящая к образу гоголевской панночки и выражающая всю страсть к ней Андрия, готового погубить себя и отказаться от всего, если только она вымолвит хотя бы одно слово или шевельнет «своею тонкою черною бровью!» (Н. В. Гоголь,
А. И. Цветаева,
Ср.: «он слышал только, как чудные уста обдавали его благовонной теплотой своего дыханья, как слезы ее текли ручьями к нему на лицо и все спустившиеся с головы пахучие ее волосы опутали его всего своим темным и блестящим шелком. […] И погиб казак! пропал для всего казацкого рыцарства!» (Н. В. Гоголь,
А. И. Цветаева,
В 1937 г. Цветаева была арестована по делу «антисоветской фашистской организации „Орден Розенкрейцеров”» и была приговорена к 10-ти годам заключения в «исправительно-трудовых лагерях», которые отбывала на Дальнем Востоке. В 1949 г. была вновь арестована и приговорена на «вечное» поселение в Сибирь. Освобождена в августе 1954 г., реабилитирована в 1959 г., с 1962 г. жила в Москве.
А. И. Цветаева,
А. И. Цветаева,
