дотла деревни. Там остались только черные печи с трубами.
Они вошли в комнату, Семен Игнатьевич занавесил окно одеялом и зажег висевшую под потолком керосиновую лампу.
– Поглядите-ка на себя, – сказал он, кивнув на зеркало в дверце шкафа.
Виталий посмотрел и замер. На него смотрел старик с клочковатой грязной бородой.
– Ужас! – вырвалось у него.
– А может, наоборот – ваше спасение, – сказал Семен Игнатьевич и вдруг спросил: – Какие у вас намерения?
– Пробиться через фронт к своим, – ответил Самарин, не чувствуя уже никакой опасности и уверенный, что он встретил настоящего советского человека, на которого он может положиться.
– Тогда бороду лучше оставить, разве укоротить немного, – сказал Семен Игнатьевич. – А вот помыться вам следует, от вас, извините, дух того-с…
Самарин вымылся в железной бочке с дождевой водой. Семен Игнатьевич дал ему свои брюки и суконную куртку.
– Малость франтовато, – сказал он, оглядев Виталия. – Снимите куртку, я ее немного измажу.
Заговорили о том, как Самарину идти дальше. Отсюда до Орши было пятьдесят километров с небольшим.
– Там идут бои, – сказал Семен Игнатьевич. – Еще позавчера даже здесь было слышно, и ночью в небе полыхало. Но сегодня что-то тихо. Наверное, фронт покатился дальше на восток. – Он вздохнул и произнес тоскливо: – Не пойму, как это все случилось? Почему бежим?
Он смотрел на Самарина, но тот молчал. Сказать, как, бывало, Карандову, что все равно нас победить нельзя, он почему-то не мог…
– У нас тут немцы были всего один день, вернее, вечер и ночь, – стал рассказывать учитель. – Два грузовика с солдатней. В школе у меня ночевали офицеры. Трое. Один кое-как говорил пo-русски. Он сказал мне: учи, учитель, немецкий язык. Русский теперь будет не нужен. Кончилась ваша Россия. Будет новый германский порядок. А утром они обнаружили убитым одного своего солдата, который сторожил лесную дорогу. Поди узнай, кто его убил. Они и узнавать не стали. Согнали всех жителей в большой сарай и подожгли. А потом еще из пулемета и автоматов… Затем подожгли всю деревню, дом за домом. И уехали. И снова тот офицер сказал мне: учи, учитель, немецкий язык, чтобы уметь сказать немецкой армии спасибо за то, что не зажарили мы тебя сегодня вместе с мужиками.
– И никого в живых не осталось? – потрясенно спросил Самарин.
– Всех. И детей тоже. Всех моих учеников… – Лицо у Семена Игнатьевича перекосилось, и он надолго замолчал. Потом тихо спросил: – Неужели правда – конец России?
– Нельзя так думать… нельзя, – еле слышно отозвался Самарин.
Около полуночи Виталий отправился в путь. Они вышли из школы, и вдруг Семен Игнатьевич схватил его за руку:
– Стойте! Опять слышно… бой слышен…
Действительно, Самарин услышал что-то похожее на дальний-дальний гром. Он заторопился, стал благодарить учителя, но тот остановил его:
– Не надо… Стыдно за это благодарить.
Виталий сжал руку учителя и порывисто обнял его за плечи.
Это была
