а словарь сменить забыли.
– Чего задумался? – спросил у него пожилой. – Нет еды? – И, не дожидаясь ответа, сказал молодому: – Дай ему. Мы – запасливые, и пища у нас компактная, но до черта калорийная.
«Опять не тот словарь», – отметил про себя Самарин, беря у молодого кусок шоколадной плитки. Спросил:
– Где запаслись таким добром?
Пожилой, а за ним и молодой засмеялись.
– Повезло, – сказал пожилой. – Еще под Минском – глядим, лежит в кювете грузовик опрокинутый, а вокруг весь луг покрыт плитками шоколада. Видно, какой-то любитель сладкого увозил от немцев, да попал под бомбу. На этом шоколаде мы теперь и держимся – крепкая еда.
– Только пить все время хочется, – добавил молодой.
– И от него сразу как-то оживляешься, – добавил пожилой.
Вкус у шоколада был какой-то странный, непривычный – сладко-горький. И действительно, у Самарина скоро появилось ощущение, похожее на легкое, приятное опьянение.
Меж тем солнце уже пошло к закату, его косые лучи, прорезавшие лес, становились все более пологими. Начали затихать птичьи голоса. Густой орешник, недавно шумевший листвой, умолк. И вдруг прямо у них над головой тревожно застрекотал дрозд. Перелетая по кустам, он кричал воинственно и тревожно. Самарин видел его, взъерошенного, смотрящего вниз черным блестящим глазком и дающего по ним короткими очередями тревожного стрекота.
– Отгони его к чертовой матери! – сказал пожилой. Молодой встал и начал бить по кустам палкой. Дрозд сперва улетел, но вскоре снова появился – очевидно, где-то тут было гнездо, и близость к нему людей его не устраивала.
– Я его сниму с одного выстрела. – Молодой наклонился взять винтовку.
– Дурак! – остановил его пожилой и, помолчав, сказал: – Придется менять место… – Он встал, взял свой рюкзак и пошел по кустам, поглядывая на преследовавшего их дрозда и тихо его матеря.
Устроились шагах в ста от того места. Дрозд оставил их в покое. Здесь вообще было лучше – посреди густого орешника стояла старая ель с низкой разлапистой кроной, под которой в случае чего можно было спрятаться.
– Дрозд, сорока и синица – отличные наводчики, – сказал пожилой. – Однако следует поспать. – И обратился к молодому: – Подежурь… – Он лег ничком, положив голову на сцепленные руки, и затих.
– Засыпает, как по свистку, – кивнул на него молодой.
Самарин привалился на бок и зажмурил глаза. И вдруг подумал: «Скоро сутки, как мы вместе, и ни разу не заговорили о войне. Даже о дроздах и синицах поговорили, а о том, что было их главной бедой, – ни слова…»
Чуть размежив ресницы, он смотрел на молодого, который выкладывал из рюкзака плитки шоколада без обертки и пересчитывал их. Снова уложив шоколад в мешок, он встал и прислушался к грому фронта, снова ставшему далеким.
– Вроде тише гремит? – спросил Самарин.
Молодой резко обернулся и сел:
– Разве
