булками. Мы два года так завтракали. Он посмотрит на меня, погрозит пальцем и скажет: «Смотри, Люська, чтобы никаких там!» Вот и все воспитание. Я, бывало, спрошу: «А что это значит – “никаких”?» А у него на ответ и времени нет, убегает. Но, кажется, воспитывал он меня правильно. Главное, чему он меня научил, может, сам того не зная, – никогда никому ни в чем не врать. И еще – чтобы ни случилось, не вешать нос на квинту. Это было одно из любимых его выражений. По этим двум пунктам он жил и сам.
Отношения их сразу завернулись круто. Еще тем летом они стали близки. Люсин брат улетел на какие-то сборы аэроклубных инструкторов. Люся сказала Виталию об этом, когда они в Сокольниках стояли под деревом, прижавшись к корявому стволу, а над ними бушевала гроза.
– Как стихнет, на метро – и ко мне, – сказала она и добавила, точно извиняясь или желая что-то объяснить или, наоборот, от объяснения уйти: – Бюро погоды все-таки надо верить. Сказали, во второй половине дня – гроза, и вот вам, пожалуйте. Но не мокнуть же нам здесь, под деревом, весь выходной.
И он сразу стал волноваться. Он уже знал, что произойдет. Они же не дети. Но он этого страшился. Ему и сейчас как-то неловко про то вспоминать…
Потом, опустошенные, бессильные, они тихо лежали на тесной Люсиной постели. Смотря в ее сонные голубые глаза, он сказал шепотом:
– Ты моя первая девушка… первая.
– Хочу, чтобы последняя.
– А ты?
– По-мо-о-о-ему, первый тот, который последний.
Бог ты мой, сколько у него в тот вечер было счастья, нежности, гордости!..
Но вскоре началось между ними и что-то горькое. Ну, может, не горькое, а досадное, что ли… Он решил, что им надо расписаться. Сказал Люсе, что уворованной близости ему не надо.
– Боишься милиции? – непонятно рассмеялась Люся. – Нет оснований, ты не вор, я тебе все отдаю сама. Так в милиции и заявлю. – И всё. И ни слова о загсе…
Потом – мама… Она догадывалась, что у него с Люсей что-то серьезное, и не раз делала туманные, но достаточно прозрачные намеки. В общем, она хотела одного – чтобы все было честно и чисто. Но он все-таки боялся, что женитьба отнимет его у матери, и без того одинокой. Но однажды она сама прямо сказала, что хотела бы иметь невестку. Сказала: «Была бы у нас настоящая семья…»
А Люся разговоры о женитьбе неизменно переводила в шутку: «А ты, оказывается, порядочный формалист». Или: «Ну зачем тебе справка из загса? Будешь класть ее под подушку как оправдательный документ?..» Или вдруг вроде даже серьезно: «Нет ничего легче, как зарегистрировать брак, а более важно – сохранить любовь». Или опять со смехом и целуя его: «Давай поженимся в церкви, там при этом поют…»
В эту пору он первый раз повел Люсю домой, к маме. И Люся ей не понравилась. Она вела себя очень странно – самоуверенно, и даже нахально. Такой он ее просто не знал, ни разу не видел. Она даже позволила себе сказать, что единственный сын – это очень опасный муж.
– Опасный
