царапая край матраса, // Строчки из Александра, а не брехню Тараса» [Цит. по: НГ, 2.12.2004]. В этом смысле Белинский и Бродский ничем не отличались от не вполне трезвого чеховского персонажа: «Наша матушка Расея всему свету га-ла-ва!» – запел вдруг диким голосом Кирюха» [Чехов, т. 7, с. 78]. Дружная «общечеловеческая» ментальность просвещенных интеллектуалов и Кирюхи были выражением дурно понятого величия Росиии, замешенного на великорусском шовинизме и великодержавности.
Однако редукция российско-украинских отношений к геоимперским интересам и шовинизму «неистового Виссариона» или лауреата Нобелевской премии грешит «бараньей» узостью и пренебрежением к той творческой коэволюции, которой достигло взаимодействие Украины с Россией «по ту сторону» великодержавности, в культурно-цивилизационном синтезе.
Известный общественный деятель Речи Посполитой и сторонник православного единства В. Богданович отмечал, что со времени Петра I украинские просветители и представители духовенства преобладали в его окружении. Украинским был почти весь состав Св. Синода, начиная со Стефана Яворского, Феофана Прокоповича и Феодосия Яновского. Представители украинской учености, преимущественно ученики Киевско-Могилянской академии, импонировали Петру, который не любил московского духовенства и потому не внимал его протестам против засилия «черкасов» (так звали тогда украинцев). Пользуясь высоким покровительством, украинское духовенство вплоть до времени Екатерины II деятельно «размоскаливало» русскую Церковь, борясь с старообрядческим расколом, вводя новые книги, проповедничество нового, более рационального типа [Русская мысль…, 1991, гл. 2]. В общем украинский компонент в России был плодотворным.
«Да и в самом деле! – писал В. Богданович. – Разве есть что-нибудь унизительного или вредного в заимствовании культурных плодов одной нации от другой. Напротив, чем нация культурнее и чем она богаче духовно, тем смелее и свободнее она заимствует от других, ничуть не боясь от этого что-либо потерять, но еще обогащаясь духовно. Великорусский народ многое перенял, принял как свое и нам родное от украинской и белорусской и даже польской народности, и от этого не только не потерял в своей национальной физиономии, но многое приобрел. Потерял ли что-либо Ломоносов оттого, что учился по грамматике Смотрицкого, или великорусское богослужение, что приняло киевские распевы?» [Цит. по: Лабынцев, 2003, с. 171–172].
«Безумие» – нарушить принцип теории именования, на котором держится вся восточная и западная филология, – он зафиксирован как Сократом, так и Конфуцием: «Если имя вещи дано верно, то дело ладится. Если имя дано неверно, дело придет в нестроение». Л. Толстой полагал именование судьбоносным делом: «Слово – дело великое. Великое потому, что словом можно соединить людей, словом можно и разъединить их, словом можно служить любви, словом же можно служить вражде и ненависти. Берегись от такого слова, которое разъединяет людей».
Однако
