много думаю о вас, – повторил Рокотов, не отпуская девушку.
– Я о вас тоже, – тихо ответила Табба.
– Мы сейчас отправимся в гостиницу, и вы не должны здесь больше появляться. Никогда.
– В гостиницу? – приостановилась растерянно девушка. – Зачем?
– Вы должны, вы обязаны поехать со мной. Вам надо знать, где я живу, чем дышу, куда выходят мои окна!.. Я не могу вас отпустить, тем более после лицезрения этого сборища варваров и проходимцев!
– У меня вечером спектакль.
– Успеем. Все успеем.
Рокотов махнул одному из извозчиков, тот мигом подкатил к ним, они забрались внутрь, и пролетка понеслась прочь.
Они успели сбежать вовремя. Почти в тот же момент, будто по сигналу, к «Горацию» с трех сторон ринулись повозки, наполненные жандармами, их немедленно поддержали конные казаки из переулка. Мужики в лапсердаках частью бросились врассыпную, частью нырнули предупреждать находящихся в ресторане, кто-то болезненно завопил, раздалось несколько выстрелов, и Табба, сидя в несущейся пролетке, видела, как жандармы уже тащили к повозкам некоторых задержанных, среди которых был и граф Кудеяров, глуша их прикладами и полосуя плетьми.
Колеса тарахтели по камням, Нева блестела свинцом, солнце висело над Петропавловкой туманно и тревожно. Когда карета выскочила на Николаевский мост, Табба огляделась, повернула голову к поэту.
– Зачем мы едем к вам?
Тот, по-прежнему не отпуская ее от себя, молчал.
– Марк, ответьте же! – повторила девушка.
– Я вам неприятен? – спросил глядя в никуда Рокотов.
– Напротив.
– Так в чем же дело?
Он повернул к ней голову, лицо его перечеркнула ироничная и дьявольски завораживающая улыбка.
– Вы видели плакаты, расклеенные по городу? – оскалился он. – Огненный дьявол сидит на метле, а далеко, в дымке, едва виден Спаситель… Знаете, к чему это?
– Нет.
– Мир рушится, наступает вселенская катастрофа. Поэтому надо любить, наслаждаться, писать стихи, читать их всякому быдлу, которое ни черта не понимает в поэзии, но все равно читать, рыдать, проклинать все на свете, поднимать тщетно руки к небу, прося у Господа пощады!.. Ненавижу власть, ненавижу страну, народ! Ненавижу и боюсь революцию, к которой призывают безумцы! Я боюсь, милая! Но спасение есть. Спасение только в одном – в любви!
Табба, зачарованно глядя на него, какое-то время молчала, затем прошептала:
– Я люблю вас.
Он взял ее за подбородок, приблизил девичье лицо к себе.
– Молчите… Любить надо молча!.. Молча… – Резко отодвинулся и стал смотреть на темную речную воду за мостом.
Табба вдруг вжалась в самый угол пролетки, боялась вздохнуть, пошевелиться, глохла от грохота колес по булыжникам.
Гостиница находилась совсем недалеко от Невского, ухоженная, помпезная, с надменными швейцарами при входе.
Поэт
