реконструировать ход научного процесса в прошлом (хотя это, без сомнения, важно), но и искать в этом процессе идеи и зачатки идей, поныне остающиеся потенциально плодотворными для нас»[58].
Жизнь критики во времени нередко связана с переоценкой сложившихся представлений, с раскрытием потенциала эстетических идей и критических суждений прошлого. Так, например, для построения теории лирики очень плодотворным оказывается обращение к наследию Белинского, в котором теоретики литературы за оценками поэзии Пушкина, Баратынского, Лермонтова, Полежаева, Кольцова видят «оригинальную и глубокую систему взглядов на лирическую поэзию, открывшую новые пути проникновения во внутреннюю жизнь лирического стихотворения»[59]. Литературная критика – это, как отмечал В.Е. Хализев, своего рода «“бродильное”, стимулирующее начало литературоведческого знания», «предыстория» и одновременно первый этап научного знания о литературе, при этом она «способна вновь возрождаться в недрах уже сложившейся истории литературы»[60]. Так она оказывается воспринята на уровне истории литературы, теории литературы и критики другого этапа.
Критика, сохраняя традиции восприятия литературного процесса прошлого, с течением времени превращается в «документ, свидетельствующий о прошедшей жизни художественных произведений», во многих случаях она «остается своего рода кристаллами минувших социальных ожиданий и вариантов значения», часто «единственно подлинными, не реконструированными памятниками ушедших пониманий»[61]. И в этом смысле она доносит до читателя социально-исторический, историко-литературный контекст произведения и, что особенно важно, – детали живого, непосредственного восприятия произведения современниками, социально-психологические проблемы прошлого, позволяет узнать о прошлом из первоисточника, ощутить живую связь времен, лучше понять истоки многих наших современных проблем. «Своеобразие литературной критики в России состояло в том, что кроме разнообразного и насыщенного диалога между теорией и практикой искусства в качестве принципиально значимого и ключевого момента критического суждения в литературной критике и в различных литературно-критических дискуссиях выступала самая живая жизнь – “сырая”, аморфная, не отрефлексированная ни теоретическим, ни художественным сознанием социальная действительность, и эта ценностно-смысловая доминанта русской литературной критики демонстративно становилась системообразующим фактором русской литературы в целом»[62].
Весьма характерно признание С. Филатова о современной критике: «В статьях больше видения того, что происходит в стране и с человеком, чем в художественных произведениях. <…> Пока, честно говоря, я не вижу новых произведений, чья оптика настроена так, что можно увидеть современный мир. Есть литературщина, кокетство или, а иногда и одновременно, показная брутальность вместе с варварской
Зенкин С. Зачем изучать традицию // Новое литературное обозрение. 2010. № 6(106). С. 40.
Корман Б.О. Избр. тр. по теории и истории литературы. Ижевск, 1992. С. 10.
Хализев В.Е. Интерпретация и литературная критика // Проблемы теории литературной критики. М., 1980. С. 79–80.
Бернштейн Б.М. О месте художественной критики в системе художественной культуры // Советское искусствознание-76. Вып. 1. М., 1976. С. 282.
Кондаков И.В. «Нещадная последовательность русского ума» (русская литературная критика как феномен культуры) // Вопросы литературы. 1997. № 1. С. 127.
