ли… я… пишу книгу об эмиграции… Я…
– Вы русский?
Уже второй раз мне задают сегодня этот вопрос. Шофер такси тоже спрашивал. Кто знает, может, когда-то я и был русским…
– Нет.
– И вы интересуетесь эмиграцией?
– Я… я пишу книгу об эмиграции. Понимаете… один человек… он… посоветовал мне встретиться с вами… Поль Зонахидзе…
– Зонахидзе?
Он произнес эту фамилию на русский манер – очень мягко, словно листья прошелестели на ветру.
– Грузинская фамилия… Не знаю…
Он нахмурился, силясь вспомнить.
– Зонахидзе… нет…
– Мне очень неловко беспокоить вас, месье, но позвольте задать вам несколько вопросов.
– Прошу вас, с превеликим удовольствием…
Он как-то печально улыбнулся.
– Эмиграция – трагическая тема… Но почему вы называете меня Степой?
– Я… не…
– Большинства людей, которые так меня звали, уже нет в живых. Остальных можно буквально по пальцам пересчитать.
– Видите ли, этот Зонахидзе…
– Да я его не знаю.
– Вы позволите… задать вам… несколько вопросов?
– Конечно. Может, поднимемся ко мне? Поговорим там…
Пройдя по бульвару Жюльен-Потен, миновав ворота, мы пересекли сквер, окруженный домами. Поднялись на деревянном лифте с двустворчатой решетчатой дверцей. Из-за нашего роста и тесноты лифта нам пришлось наклонить головы и отвернуться друг от друга, чтобы не столкнуться лбами.
Он жил на шестом этаже, в двухкомнатной квартире. Я прошел за ним в спальню, и он тотчас же растянулся на кровати.
– Простите, – сказал он. – Но потолок здесь слишком низкий. Я задыхаюсь, когда стою.
И действительно, между моей головой и потолком оставалось всего несколько сантиметров, так что и мне пришлось нагнуться. Мы оба были почти на голову выше двери, соединяющей смежные комнаты, и я представил себе, что он, должно быть, не раз ударялся лбом о притолоку.
– Прилягте тоже… если хотите. – Он указал мне на диванчик возле окна, обитый светло-зеленым бархатом. – Не стесняйтесь… Так гораздо удобнее… Здесь даже сидя чувствуешь себя как в клетке. Прошу вас, ложитесь…
Я лег.
Он зажег лампу под бледно-розовым абажуром, стоявшую на столике у кровати, по комнате разлился неяркий свет, и на потолке заиграли тени.
– Так вы интересуетесь эмиграцией?
– Очень.
– Но вы же еще молоды…
Молод? Мне никогда не приходило в голову, что я молод. Надо мной на стене висело большое зеркало в позолоченной раме. Я всмотрелся в свое лицо. Молод?
– Ну… не так уж я и молод…
Мы помолчали. Мы лежали в разных углах комнаты, будто курильщики опиума.
– Я был сейчас на панихиде, – сказал он. – Жалко,
