камень под красным водопадом. А лицо бледное, как у фарфоровой куклы.
Я остался тогда один, мам. Я был единственным, кто отделался по большей части одним лишь испугом, и вывихнутым пальцем, по которому прилетело противотанковой миной, когда один из ящиков рассыпался на щепки. Меня спасли мои товарищи, ведь я очнулся тогда на их трупах. Не могу вспоминать все это без слез и искренней благодарности. И корю себя за то, что я не посвятил тот день тому, чтобы всех их похоронить, и просто бросил. Теперь мне нет от этого прощения, но тогда я думал, что нас настигают «духи». Радиостанция молчала, я не знал, что делать, и решил двигаться на север. К, как я потом узнал, уже вероятно мертвому к тому времени, Кандагару…
К ночи прошел километров тридцать, если не больше. Ноги болели ужасно, но я понимал, что мы забрались очень далеко, а потому идти было еще много. Наверное, еще два раза по столько же. Но это отнюдь не значило, что я управился бы за еще два таких же дня, нет. Тогда меня раздирала страшная усталость, и я буквально валился с ног. Меня гнало только то лживое знание, что за мной, вероятно, идут афганцы, и потому я спасался от них. Иногда даже бежал, когда чувствовал каким-то скрытым чувством, что меня что-то настигает. Да, я знаю, мама, вы учили меня тому, что лучше доверять всему материальному, но тут что-то взяло меня за человеческое нутро. Я ведь человек, не машина, и потому, даже будучи с ног до головы коммунистом, способен чувствовать то, о чем никогда не предупреждала нас наша с вами Партия. Да, я дал себе немного воли, «распоясался», как ты любила говорить, когда обижалась на меня, но поверь, это по большей части и заставило меня пройти столько времени по жаре, с большим рюкзаком на плечах, в моей жаркой фуфайке и ушанке, которую я иногда подвешивал за лямки на рюкзак, потому что было просто невыносимо жарко. Я бы разделся до трусов, и шел бы в них одних и кирзовых сапогах, если бы, конечно, давал себе перекуры. Но их не было.
Уже говорил, что шел на север?.. А, точно, говорил, вот же выше написано. Совсем болваном стал, не помню уже, что сам написал. Так вот. Север, север… На севере был Кандагар. И там начинались горные районы. Спустя те тридцать километров, я как раз выполз к одному из таких горных массивов. Он был большой, не пологий, и вырастал из земли как настоящий забор. Как в деревнях, когда мы туда ездили, помнишь? Только там они были деревянные, а здесь громадные кучи песчаника и острого камня, из которых десятки тысячелетий выдувало песчинку за песчинкой. Ты представляешь такую картинку, мам? Ты не представишь, это нужно видеть… По правую руку эта громадина, огромные массивы, начинающиеся буквально из ничего, а по левую руку – все та же пустыня, что уносилась на многие километры на запад. И я понимал, что здесь и стоит остановиться, разбить на господствующей высоте свой маленький опорный пункт, и следить, идет за мной кто-то или нет. Афганцы очень любили брать наших солдат живьем, не брали только десантников, потому что это было невозможно. Они очень любили пытать так, чтобы солдат оставался жив телесно, но вот был
