за слоем песка покатые камешки, напоминавшие мне рыбок. Вероятно, в эти моменты, я был даже немного счастлив, что оказался здесь… Но потом у меня снова урчал живот, снова ел холодные консервы, которые забрал из вертолетов, совал в рот ремень, чтобы не заорать на всю округу, и полз обратно от позиции. Я проделывал эту процедуру по десятку раз за пару часов, и к излету второго дня протер на брюхе ватника дырку. Теперь мне в нее дует.
Костер я развел только в конце второго дня, на пару часов, когда понял, что просчитался, и что за мной никто и никогда уже не придет. Вообще, я надеялся, что услышу в воздухе поисковые вертолеты, увижу караван на горизонте. И, что мой костер, зажжённый в сумеречный час, станет им ориентиром. Но вот время шло, а никто так и не пролетел, не прошел мимо. Я больше не видел наши части, не видел наших солдат. Символы нашей страны остались у меня лишь на ушанке, да на потрёпанном кителе. А знамен я так больше и не увидел. К следующему утру боль практически отступила, и я снова мог стоять на своих ногах. Даже делал болезненные, но широкие шаги, как умел, как папа меня учил! И таким нехитрым маршем – пятнадцать-двадцать шагов по горной тропке туда и столько же обратно – я исходил все свои небольшие горные владения. Улыбался при этом, как дурак, представляешь? Остался один, а улыбался…
Перед рассветом я успокоился. Понимал, что нужно поспать, и что мир перед глазами уже кругом ходит. За мной никто не шел, и мозг дал всему телу долгожданную команду на отдых. Я лег, сомкнул глаза, но уснуть снова не смог. Теперь все прочие мысли покинули мою голову. И я думал, что же случилось, почему я больше не вижу следов Сороковой? Не было ни вертолетов, ни караванов. Не было даже бедуинов вокруг меня, хотя этот район, снова скажу это, был под контролем боевиков. И я стал задумываться о причинах всего, что произошло. И знаешь, я не верил правде, которую сам же вывел в своей голове. Я не верил, что какая-то авантюра США в Европе могла привести к такому. У меня не было никаких источников знаний, кроме собственных глаз и ушей, но я был глуп и не мог им поверить. Единственное, что крепко засело тогда у меня в голове, так это то, что нас сбили не моджахеды. Это были американцы, точно. Но зачем, почему? Тогда я еще ничего не знал о бомбах и ракетах, я жил вчерашним днем и вчерашним умом, потому что не смыкал глаз уже черт знает сколько времени. Не мог поверить, что мир, в котором мы существовали, сам больше не существует. Что нету больше… Что ничего нет больше.
Наверное, заплакал бы в тот момент, да мне не дали. Он мне не дал.
Я услышал едва различимые шаги. Точнее, это было похоже на шуршание по песку, словно кто-то волочил ноги, пытаясь, так же, как и я, просто существовать, уже не обращая внимания на то, что происходит вокруг него. Я подполз к своей огневой позиции и уже был готов стрелять на поражение, но оказалось, что он всего один. Один единственный человек брел мимо моей горной гряды по пустыне, и тащил за собой автомат, держа его за ремень. Я сразу признал оружие. Сразу же. Нас натаскивали на такое, как поисковых
