и влажным, как прибрежный песок.
Подушка из листвы, которую я заботливо собирал всю зиму, оказалась весьма кстати: я зарывался в неё поглубже и замирал, позволяя крови свободно циркулировать в венах, сохраняя тем самым крупицы тепла. А Создание обеспечило меня сеном – и откуда только его добыла? – рассыпала его по полу пещеры, укрывая ледяной камень колючим и тёплым ковром.
Несмотря на все приготовления, с приходом зимы в убежище стало промозгло, однако не настолько, чтобы я не мог этого выдержать. На мою удачу, природа засыпа́ла плавно, подчиняясь положенной неторопливой сменяемости сезонов, и моя кожа успела привыкнуть к низким температурам и капризам клыкастого ветра. Но не комфорт беспокоил меня в первые зимние часы, а наша с Ней встреча.
В тот самый день, когда свершилась моя последняя в этом году охота и Она поведала мне свой секрет, мы больше не проронили ни слова, смущённые и подавленные. В пещеру я вернулся один, слишком разбитый, чтобы что-либо обдумывать, и забылся крепким сытым сном. Наутро произошедшее навалилось на меня непосильным грузом, и я был безмерно рад, что Она не вернётся ещё пару дней. А вернётся ли? Пусть не напуганная моей истинной сущностью, но смущённая раскрытием собственной? Мне оставалось лишь гадать и ждать в смирении.
Стоило подойти назначенному часу, Она всё же показалась на пороге грота. Что-то в ней изменилось, былое озорство притупилось, взгляд посерьёзнел, и я с удивлением осознал, что она сняла с себя маску, за которой пряталась до сих пор. Всё та же, но в чём-то другая, она шагнула навстречу мне, впервые не одарив меня улыбкой.
Не помню, кто первым начал этот непростой разговор. Не исключено, что это был я, однако точно не уверен – в коридорах моей памяти всё как в тумане. Задал ей тот единственный вопрос, который мучил меня все эти долгие часы: почему она считает себя чудовищем? Я не понимал, её крылья такие красивые ‒ разве это повод считать себя монстром?
Она отвела взгляд, сцепила руки за спиной. Предполагаю, она была готова к этому вопросу, но тем не менее ответ дался ей нелегко.
‒ Когда ты отличаешься, ты пугаешь, ‒ изрекла она тихо, но твёрдо. ‒ Поэтому я ушла от людей.
И подумать не мог, что она может быть изгоем. Полагал, что она живёт среди таких же крылатых ‒ мало ли существ на свете, ‒ но, выходит, что она, по всей вероятности, единственная в своём роде. Как и я.
‒ Ты живёшь одна? ‒ бросил вопрос. ‒ Если… тебе одиноко, можешь жить здесь, вместе со мной.
Сказал и опешил от дерзости собственного предложения. Какая вульгарщина! Стоило нам приоткрыть друг другу свои души, как я потерял всякие границы морали. С чего бы ей соглашаться жить со мной? Мы знаем друг друга не так долго. К тому же я ещё недавно и подумать не мог о том, чтобы делить обитель с кем-то ещё. «Обитель» ‒ громкое слово; в действительности же моё убежище назвать комфортным для жилья язык не поворачивался: голые холодные стены, неустанно царящая сырость, да гнилая листва вперемешку с сеном на полу. Ни одна леди не решится провести здесь ночь, не говоря уже о постоянном пребывании.
