начну, ― вытянулся на земле и закрыл глаза. ― Вздремнуть бы… И водички колодезной глотнуть. Хоть бы дождичек. Ни облачка на небе…– Ничего, завтра к речке выйдем.
– Ежли от жажды не подохнем.
– Человек без воды может прожить почти неделю. Так что насчёт этого не волнуйся.
– Ой головастик, ― расслабленно выдохнул Емеля, не особо прислушиваясь к собеседнику.
Он пошевелил пальцем от ощущения, что по нему кто-то ползёт. Открыл глаза и поднёс руку к лицу: по обратной стороне ладони бежал муравей. Подставив указательный палец другой руки, пересадил насекомое и продолжил наблюдать за его движением.
– А ты сам откуда? ― поинтересовался Арсений неожиданно.
– С тридевятого царства, куда Макар телят не гонял, ― Емеля перевернулся набок и пустил муравья на травинку. ― Вроде как с Горелкино – деревня такая есть.
– «Вроде как» – это как?
– А вот так. Наверняка не знаю. Матушка – земля ей пухом – вроде как тама меня родила. Родила да и померла.
– А твой отец?
– А тятьку я тоже знать не знаю. Слыхал, будто разбойничал он. Вроде как, даже с Фениксом ходил – с тем самым обожжённым, который теперича за твоих. Стало быть, либо кокнули, либо в кичмане сидит.
– С кем ты тогда жил?
– Годков до трёх бабка ростила, земля ей пухом. Опосля тётка забрала. Вроде как родная, не спрашивал… У них ащё своих пятеро было. Чевой-то решили уехать в Светцы. Тама уже помню, как жили. А опосля – где токма меня не носило…
В памяти Емели вновь возникло одно из самых ранних его воспоминаний: сладки запах цветущей у дороги в Светцы черёмухи, пыль на зубах, скрип деревянных колёс, свисающие с края телеги босые ноги и детский восторг, любопытство и предвкушение чего-то неизвестного. Возможно, именно тогда он и полюбил разом все дороги мира.
– Почему ты с ними не остался?
– Не схотел. Да и им не шибко лишний рот нужон… ― Емеля улыбнулся. ― Я шибутной был. Помню: дед по двору хворостиной гонял и всё бранился, чё я разбойником вырасту. От дядьки мне прилетало за то, чё лапти как попало плёл, да с полей сбегал. А ащё я хобяка такой – обе руки левые, чё ни возьму – вдребезги. И от тётки тоже за енто доставалось. Осточертело ото всех нагоняй получать, вот и убёг.
– Сколько тебе лет было?
– Годков девять, кажись.
Арсений удивлённо округлил глаза:
– Врёшь!
– Да отсохни мой язык, ежли вру, ― приподнявшись, Емеля стукнул себя кулаком в грудь.
– И что ты потом делал?
– Да чё токма не делал: и милостыню клянчил, и в приюте жил, и с цыганским табором мотался, скот пас, у помещика батрачил… Правда выгнал он меня, за то чё я с его дочуркой шашни крутил. А она сама меня подначивала, всё глазки делала, така лукавица, ― не упустил он возможности похвастаться. ― Раскрасата девка была… Брови чёрные, сама румяная, и глазищи такие синие-синие… Ох, тосковал я за ней… ― Емеля вздохнул и ненадолго замолчал, в памяти
