и бежал недолго, но места эти видел впервые. Точно… раньше не видел! Ваня любил читать и прочитал уже много сказок, и тут же подумал, что оказался в самом настоящем сказочном лесу. Ему стало жутковато, он вздрогнул, раз и другой, и… не сразу понял, отчего так дрожит, от страха или от холода. Луна освещала далеко, но куда идти – не показывала.
С темной стороны леса, а может быть из под низких темных туч раздался нарастающий, тоскливый вой. Ваня давно знал, как воют волки, особенно зимой, в здешних местах никто этому не удивлялся. Но одно дело сидеть в теплой избе и слушать, совсем другое, когда ты совсем один, ночью, в заснеженном поле. Показалось, что он сжался до меньше меньшего и теперь волки точно не найдут его, но вот сердце! Оно стучало громче и громче, и казалось, что этот стук разносился уже по всему полю, как будто созывало всю волчью стаю: «Сюда. а! Он зде. есь!» Ваня даже задохнулся от обиды на собственное сердце, у него потекли слёзы. Он прислонился к стволу маленького деревца и стал тихо звать маму Марфу, неожиданно вспомнил её слова: «По волчьи можно завыть в жизни, случается, но жить всё равно надо по людски, сынок». Дернулся и нащупал зашитую в рукав ватника монету, показалось, от неё идёт тепло. Зажал её в кулак крепко и прошептал: – Дедко, вот он я, помоги…
Почти теряя сознание, вдруг услышал с одной стороны противный вой, а с другой мужской крик: «Ваня..а..а! Где ты, сыно. ок»! Потом увидел летящие к нему светящиеся точки, он знал, так светятся волчьи глаза, только руку протяни, а под ними оскаленные пасти с белыми острыми клыками по краям. Казалось, пасти были огромные, до неба, а глубоко, внутри них, сиял красный огонь. Ваня закричал, в лицо плеснуло прохладным снегом, а может быть ослепительно белой волной, или… туманом. Последнее, что он видел, это крутящиеся в белом вихре оскаленные пасти, которые плотно забивались снегом, злобно рычали, брызгали кровью, визжали и уносились в темную часть леса или неба, и там растворялись.
…Сальман молча, медленно прошел по двору и вокруг избы, дошел до колодца, встал, прислушиваясь. Никаких звуков и всхлипываний, на которые он очень рассчитывал. Он начал быстро складывать, умножать и вычитать столбиком, в уме – не зря был счетоводом: обиженный чужим человеком ребенок пойдет туда, где жили его родные. Ваня мог побежать по дороге в ту сторону, откуда он пришел несколько лет назад. Но за Каменкой дорога раздваивалась, и куда? Сальман неосознанно взял стоящую у крыльца лопату и быстро пошел в темноту, выкрикивая имя. Минут через десять он был у развилки и остановился. И куда теперь? У Вани одна дорога, а у него сто… и темнота. Только он обругал по-русски луну, что когда надо её нет, как она не спеша выплыла из-за тучи и повисла, как огромный фонарь. Его почему-то потянуло на левую, идущую полем, а затем через лес тропу. Это была та дорога, по которой пришел к ним, нежданно-негаданно, весь в слезах, маленький, худой Ваня Ромашкин. Сальман не раздумывая зашагал по дороге, вглядываясь во все отпечатки на снегу. Сначала их было много, но, чем дальше от поселка, тем меньше.
В бледном свете луны,
