промокнув, Тихомиров обнаружил, что у него нет с собой телефона, и вернулся в холл, чтобы вызвать машину. Домой он не звонил – не хотел объясняться по телефону. Теперь было ясно, что мир в семье держался исключительно на собаке: она была самым простым и бесхитростным поводом к общению. Все остальное было покрыто маревом недосказанности. Гибель Лары могла обрести смысл, если бы Александр Степанович нашел в себе силы прервать молчание и помог заговорить другим. Если бы он научился и показал остальным, как отыскать радость и отдохновение друг в друге. Если бы смог перебороть себя и увидеть в другом человеке друга, если бы смог стать для жены другом, а не другим, и побороть другую в ней самой. «Интересно, – думал Александр Степанович, глядя за игрой света на молочном кафеле, – почему тождественны бытие и мышление, а не бытие и язык? – он слышал где-то внутри себя свой голос, озвучивающий мысли, бесплотный, ровный, словно наложенный поверх остальных звуков. – Нет, – продолжил голос без эмоций. – Язык и бытие не могут быть тождественны. Язык – это всегда торжество прошлого, в нем все вязнет и никуда больше не девается, не исчезает. Язык – это механизм и закон сохранения. Но чего? Мышления? Кого оно может утешить? Особенно, если мысль изреченная есть ложь… – он вздохнул, – а бытие не может быть ложью, равно как и окаменелым прошлым. Оно всегда ускользает, как нужное слово в самый тяжелый момент, способное восстановить в душе недостающие для понимания связи. Но когда слово находится, оно ведь тоже становится прошлым. Не может же бытие быть только постоянной попыткой сбежать от самого себя…».
Мысли Александра Степановича прервала подъехавшая машина. Он вышел под дождь, сел на заднее сидение, прислонился лбом к окну, и до самого дома изучал капли на дверном стекле. Никаких мыслей в голове больше не рождалось, там зияла все та же мертвенная пустота. И хотя он пытался думать, никакие мысли не могли выстоять перед этой смертельной неугасимой тоской.
Ксения Игоревна встретила мужа на пороге. По ее виду Александр Степанович понимал, что ей трудно сдерживаться, и она ждет его объяснений. Он сел на стул в прихожей, не снимая ботинок.
– Что сказал ветеринар? – Ксения Игоревна пыталась говорить спокойно, но было ясно, что она знает, из-за чего он задержался. – Мне рассказали соседи, когда я выходила вас искать.
Мышцы лица не слушались, чтобы заговорить, ему пришлось произвести над собой усилие:
– Говорят, шанса выжить не было, – голос его дрогнул. – Она умерла у меня на руках еще по дороге в больницу.
– Почему ты не привез ее домой? – почти шепотом спросила Ксения Игоревна, помолчав несколько секунд.
– Не хотел, чтобы дети ее видели. Прости, – он обнял жену за талию и прислонился лбом к ее животу. – Не знаю, что теперь делать.
– Не вини себя. Разве ты мог предугадать.
– Не виню. Но знаешь,
